Фея Хлебных Крошек - [69]

Шрифт
Интервал

. У него странная причуда: он разыскивает мандрагору, которая поет. Меж тем вам, сударь, наверняка известно, что растение это, именуемое у Линнея atropa mandragora,[154] лишено, подобно всем другим представителям растительного царства, органов вокализации. Atropa mandragora – не что иное, как цветок из семейства пасленовых, снотворный и ядовитый, подобно большинству своих собратьев; его наркотические свойства, болеутоляющие, охлаждающие и усыпляющие, были известны еще во времена Гиппократа. Мандрагору успешно применяют при лечении меланхолии, конвульсий и подагры; припарки из этого растения обладают превосходным противовоспалительным действием, их рекомендуют от завалов,[155] скирров[156] и золотухи. Я совершенно убежден, что сок корней мандрагоры и ее корковой части – мощное рвотное и слабительное средство, которое, однако, прописывают лишь больным низкого происхождения, ибо оно чаще приводит к смерти, чем к выздоровлению.[157]

– Неужели! – воскликнул я, скрестив руки на груди, меж тем как собеседник мой продолжал удерживать меня за пуговицу сюртука.

– Этого несчастного юношу ввело в заблуждение, – продолжал он с улыбкой, выказывавшей одновременно и почтение к самому себе и презрение к тому, о ком он говорил, – глупое суеверие древних невежд, которое сохранилось в потемках средневековья и от которого простонародье не вполне освободилось и поныне. Прежде, до расцвета философической и рациональной медицины, чернь верила, будто, когда вырываешь мандрагору из земли, она стонет и плачет, и потому всем, кто намеревался взяться за это рискованное предприятие, рекомендовалось заткнуть уши, дабы не растрогаться сверх меры, из чего в самом деле можно заключить, что стоны эти слыли чрезвычайно гармоническими. Мы полагаем это капитальным заблуждением, сторонники которого тщетно ссылаются на свидетельства Аристотеля, Диоскорида, Альдрованде, Жоффруа Линацера, Колумны, Геснера, Лобелиуса, Дюре[158] и тысячи других великих людей, ибо мы убеждены, что нет такой безумной бессмыслицы_ письменного подтверждения которой нельзя было бы отыскать в какой-нибудь научной книге.

– Вот с этим я не стану спорить, – сказал я.

– Я так и думал, судя по тому, с каким вниманием слушали вы мою речь, – продолжал он, по-прежнему не выпуская из рук мою пуговицу. – В самом деле, как может мандрагора петь, если мы знаем, что пение есть механический процесс, происходящий за счет вибрации голосовых связок, или, если выразить ту же мысль более точно и ясно, процесс, совершающийся – запомните это, прошу вас, – в пространстве между щитовидно-аритеноидными связками, что позволило Галену[159] уподобить голосовую щель, иначе говоря, верхнее отверстие гортани, духовому инструменту, хотя она и не удовлетворяет в точности всем условиям, каким отвечает продольная флейта, не говоря уже об инструментах с мундштуком. Ученому господину Феррейну,[160] столь прославленному в свете, было угодно счесть ее струнным инструментом, но это мнение решительно опровергли открытия современных физиологов, доказавших, что в данном случае мы имеем дело с инструментом язычковым. Господин Жоффруа Сен-Илер,[161] которого вы, возможно, знаете, даже объясняет весьма остроумно, что инструмент этот предназначен для двух целей разом, и, в зависимости от обстоятельств, может исполнять то партию кларнета, то партию поперечной флейты, из чего он вывел весьма удачное деление на голоса язычковые и голоса флейтовые, которое ныне применяют повсеместно в курсах анатомии и хорах Оперы. Грамматик Кур де Жеблен,[162] педант, кое-что слыхавший о корнях и этимологиях, но мало что смысливший в медицине, был единственным, кто назвал голос клавишным инструментом, клавиши которого находятся во рту животного и которому гортань служит трубой, а легкие – мехами, – что довольно удовлетворительно объясняет феномен артикуляции, но, как видите, совершенно не объясняет феномена фонического. Невежды же позволяют себе еще больше и утверждают, что голос – это просто инструмент sui generis,[163] который действует так, как угодно Господу. Теория поистине жалкая. Впрочем, вернемся к мандрагоре; нет необходимости напоминать вам, сударь, что самый тщательный анализ никогда не смог обнаружить ни в монофиллической и юлообразной чашечке мандрагоры, ни в ее пятилепестковом и колоколообразном венчике ни малейших следов голосовой щели и гортани, не говоря уже о голосовых и щитовидно-аритсиоидных связках…

– Поэтому-то, вероятно, – спросил я, – мандрагора и молчит?[164]

– Вне всякого сомнения. Поскольку обсуждаемый нами пациент по натуре флегматичен, мягок, податлив и неспособен к осмысленной деятельности, судить о том, какую методу следует избрать для его лечения, можно будет, лишь когда галлюцинации его сменятся пароксизмом. По-видимому, действовать придется постепенно – для начала обливать холодной водой затылок и надчревную область, затем перейти к горчичникам, нарывным пластырям и прижиганиям, не пренебрегая, разумеется, венесекцией[165] вплоть до обморока. Если же возбуждение не спадет, в нашем арсенале имеются ножные и ручные кандалы, а также смирительная рубашка…


Еще от автора Шарль Нодье
Адель

После 18 брюмера молодой дворянин-роялист смог вернуться из эмиграции в родной замок. Возобновляя знакомство с соседями, он повстречал Адель — бедную сироту, воспитанную из милости…


Изгнанники

Шарль Нодье — фигура в истории французской литературы весьма своеобразная.Литературное творчество его неотделимо от истории французского романтизма — вместе с тем среди французских романтиков он всегда стоял особняком. Он был современником двух литературных «поколений» романтизма — и фактически не принадлежал ни к одному из них. Он был в романтизме своеобразным «первооткрывателем» — и всегда оказывался как бы в оппозиции к романтической литературе своего времени.Первый роман Ш. Нодье «Стелла, или Изгнанники» рассказывает о французском эмигранте, нашедшем любовь в хижине отшельника.


Трильби

Шарль Нодье — фигура в истории французской литературы весьма своеобразная.Литературное творчество его неотделимо от истории французского романтизма — вместе с тем среди французских романтиков он всегда стоял особняком. Он был современником двух литературных «поколений» романтизма — и фактически не принадлежал ни к одному из них. Он был в романтизме своеобразным «первооткрывателем» — и всегда оказывался как бы в оппозиции к романтической литературе своего времени.«Все вы… слыхали о „дроу“, населяющих Шетлендские острова, и об эльфах или домовых Шотландии, и все вы знаете, что вряд ли в этих странах найдется хоть один деревенский домик, среди обитателей которого не было бы своего домашнего духа.


Жан Сбогар

Шарль Нодье — фигура в истории французской литературы весьма своеобразная. Литературное творчество его неотделимо от истории французского романтизма — вместе с тем среди французских романтиков он всегда стоял особняком. Он был современником двух литературных «поколений» романтизма — и фактически не принадлежал ни к одному из них. Он был в романтизме своеобразным «первооткрывателем» — и всегда оказывался как бы в оппозиции к романтической литературе своего времени.В романе «Жан Сбогар, история таинственного иллирийского бандита», словно в фокусе, сосредоточено все то новое в литературе, что так пленяло читателя 1820-х годов в произведениях романтиков.


Мадемуазель де Марсан

Шарль Нодье — фигура в истории французской литературы весьма своеобразная.Литературное творчество его неотделимо от истории французского романтизма — вместе с тем среди французских романтиков он всегда стоял особняком. Он был современником двух литературных «поколений» романтизма — и фактически не принадлежал ни к одному из них. Он был в романтизме своеобразным «первооткрывателем» — и всегда оказывался как бы в оппозиции к романтической литературе своего времени.Максим Одэн, рассказчик новеллы «Адель», вспоминает о своем участии в деятельности тайного итальянского общества и о прекрасной мадемуазель де Марсан, которая драматично связала свою судьбу с благородной борьбой народов, сопротивлявшихся захватам Наполеона.


Infernaliana или Анекдоты, маленькие повести, рассказы и сказки о блуждающих мертвецах, призраках, демонах и вампирах

Шарль Нодье (1780–1844), французский писатель, драматург, библиофил, библиотекарь Арсенала, внес громадный вклад в развитие романтической и в частности готической словесности, волшебной и «страшной» сказки, вампирической новеллы и в целом литературы фантастики и ужаса. Впервые на русском языке — сборник Ш. Нодье «Инферналиана» (1822), который сам автор назвал собранием «анекдотов, маленьких повестей, рассказов и сказок о блуждающих мертвецах, призраках, демонах и вампирах».


Рекомендуем почитать
Предание о гульдене

«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».


Обозрение современной литературы

«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».


Деловой роман в нашей литературе. «Тысяча душ», роман А. Писемского

«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».


Мятежник Моти Гудж

«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».


Четыре времени года украинской охоты

 Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...


Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.