Февраль - кривые дороги - [8]

Жених с невестой расставались до будущего лета. Родион Гаврилович негодовал на падчерицу — хоть бы всплакнула для приличия, поубавила свои хиханьки да хаханьки.

Отчим с матерью и Настей увязались провожать будущего зятя на станцию, снабдив его домашними гостинцами.

Звонок, последние рукопожатия, затем румяное лицо Михаила уже в окне вагона.

— Проводили соколика, и поминай как звали! — вдруг проговорила стоявшая рядом с Самохиным незнакомая баба.

Родион Гаврилович сердито обернулся к ней, прошипел:

— Чего каркаешь, старая ворона, — и оттеснил бабу плечом. Изъеденное оспой широкое лицо его сразу взмокло. Самохин боялся чужих наговоров.

Г Л А В А V

Помолившись однажды богу усерднее, чем всегда, Самохин, отметая дурные слухи насчет ликвидации частной торговли, принял решение, давно не дававшее ему покоя: переехать в пустовавшую рядом более вместительную палатку.

Для расширения торговли Самохину пришлось занять денег у Тониных дядей под вексель, иначе они ему не давали — не верили.

Из Москвы на сей раз Родион Гаврилович привез два больших тюка ходового товара.

В новой палатке сделали ремонт, отслужили молебен, окропили святой водой углы, и началась торговля.

— Тузеет Самохин, ишь как размахнулся! — завистливо поговаривали торговцы и первые ломали перед ним картузы.

Но ходила и другая молва среди тех, кто похитрее: напрасно, мол, тужится, выставляет себя напоказ!

Родион Гаврилович спустя недели три уже был не рад, что влез в долги. Он придирчиво пересчитывал ежедневную выручку и при этом прятал глаза от жены. Похоже, и впрямь пробил конец частной торговле. В городке как грибы росли государственные лавки с продавцами в форменных халатах. Торговали они по твердым ценам, и конкурировать с ними было трудно.

Налог финансового отдела окончательно подкосил Родиона Гавриловича. Он растерялся, сразу постарел от беспокойства за дальнейшую жизнь. На похудевшем лице его стала особенно заметна рябина. Он старался скрывать положение дел от жены, но на долго ли? Стукнет срок уплаты по векселю, и если у него не будет к тому времени наличных денег, то придется продавать дом.

На милость бывшей родни едва ли приходилось рассчитывать.

Теперь Родион Гаврилович не пропускал ни утренние, ни вечерние богослужения, иногда во вред своему торговому делу.

Зато в храме душа его успокаивалась в размышлениях, что все тленно на земле и человек смертен. Стоит ли убиваться о завтрашнем дне?

Он молился неистово, самозабвенно. Из церкви обязательно приносил просфору и раздавал ее домашним.

Настя к своей доле присоединяла долю матери в расчете угостить потом собаку, украдкой, конечно, ибо отчим не потерпел бы такого святотатства.

К престольному празднику Родион Гаврилович собрался навестить дочку и заодно помолиться в Яхромской церкви со стеклянным куполом, памятной с детства. Покойница матушка, бывало, приподняв его головку, говорила про ангелов, летающих в небушке на крылышках.

Родион Гаврилович много надежд возлагал на эту поездку, главным образом, еще и потому, что собирался просить братьев первой жены повременить с взысканием долга: «На коленях буду ползать, умолять, лишь бы не разорилось родное гнездо! Не звери же они, может, и посочувствуют!»

В большом двухэтажном доме с каменным низом, где жили дядья Тони, все оставалось по-прежнему: диван — с места не сдвинешь, лики святых в золоченых рамах почернели от давности лет. Тут не увидишь нигде ни красной косынки, ни пионерского галстука. Веяние нового времени пролетело мимо сизой от солнца цинковой крыши дома.

Родион Гаврилович невольно позавидовал родственникам: сумели вот люди оградить свой покой!

Самохина радостно удивила дочка: вытянулась, похорошела, станом и лицом она напоминала мать. На календарях при старом режиме рисовали таких девушек.

Отец и дочь всплакнули при встрече, но под взглядом дородной тетки Тоня поспешила вытереть глаза, как бы не подумала, что недовольна своим житьем. Нет, нет, домой к мачехе она ехать не собиралась, а жилось ей здесь неплохо.

Тоня в этом году закончила девятилетку с кооперативным уклоном, и дядья, обсудив между собой судьбу племянницы, положили учить воспитанницу дальше, везти ее в Москву.

Тоня не возражала, хотя и большой охоты не выказывала. В семнадцать лет ее стали занимать другие мысли: хотелось хорошо одеться, погулять.

Бездетная вдовая тетка Дарья, которой было поручено ее воспитание, в молодости слыла щеголихой и не считала за грех, если девушка повеселится.

— Но с умом, — поучала она. — Здесь для тебя женихов — раз, два и обчелся. А в Москве, глядишь, подцепишь какого-нибудь начальника с портфелем. При твоей-то мордашке! Для женщины наипервейший фарт удачно выйти замуж. Так было во веки веков, так и останется.

Тоня слушала не моргнув, впитывая в себя женскую премудрость.

Отец не возражал: в Москву так в Москву. Его тревожил предстоящий разговор о векселе, который он решил отложить до завтра, а пока крепко, как давно с ним не было, уснул на деревянной широкой кровати с образком у изголовья.

Родиона Гавриловича разбудили к заутрене. Выпив стакан чаю с размоченным черным сухариком, он чувствовал какую-то особенную пустоту в желудке от трехдневного говения. Как истовый богомолец, гость отказался от тарантаса и отправился в церковь, что была за три версты от дома, пешком.