Февраль - кривые дороги - [16]

Дальше Ксения Николаевна не загадывала, она твердо верила, что ученый человек не пропадет.

Общее городское собрание комсомольцев обычно назначалось в клубе. Настя отпросилась с последнего урока пения — не с сумкой же являться на собрание: комсомольцы — народ взрослый. Наскоро перекусила, переплела косички. Мать ни о чем не расспрашивала дочь, не угощала.

«Волнуется... не до еды ей».

Настя спустилась с крыльца, задержала взгляд на знакомых деревьях сада, приблизилась к собачьей будке. Найденыш выскочил навстречу, тоненько повизгивая и вертя хвостом.

— Иду, дружок, на решающее собрание. Да ты садись, попрощаемся за лапу. Удачи мне пожелай! Ну, хватит, хватит. Верю, что любишь.

«С чем-то я вернусь обратно? — подумала Настя, закрывая калитку. — Счастливая или несчастливая?»

В анкете она написала, что живет на иждивении сестры-рабочей. Но ведь это было не совсем правда, того, что высылала Мария, им едва-едва хватало па хлеб. В остальном мать как-то выкручивалась. Однако про маму лучше не упоминать, она лишена права голоса.

Как убедить, если понадобится, что мама у нее хороший, справедливый человек, в прошлом жена комиссара. Просто у нее несчастливо сложилась судьба. За маму она готова поручиться. Очень важно не растеряться и все объяснить, попросить, наконец, именем отца!

В клубе гармонь играла «Провожание» Демьяна Бедного, и кто-то из парней одним пальцем подыгрывал гармонисту на рояле. Его благоговейно обступили, дивясь умению играть на таком в недалеком прошлом буржуйском инструменте.

— Собрание, девочка, комсомольское, закрытое. Ты кто будешь? — спросил Настю костлявый парень с гладко зализанными назад волосами.

— Я? Я — Воронцова. Меня сегодня должны принимать в комсомол.

— Воронцова? — парень хмыкнул и отошел.

Нет, этот явно был не из тех, кто скажет за нее доброе слово!

Появились пионервожатая, краснощекая с мороза, ребята, с которыми Настя вместе проходила бюро.

Народу прибывало. На сцену вынесли стол под красным коленкором, графин со стаканом, звонок.

Собрание началось по предложению избранного председателя с обсуждения кандидатур, рекомендованных в комсомол.

— Кого утвердим — останутся. Кого — нет, придется покинуть зал, — пояснил он, и Насте почудилось, что председатель обратился именно к ней.

Назвали ее фамилию и попросили подняться на сцену. Зал следил за Настей снизу неразличимыми лицами, и лучше было не смотреть туда.

Постучав по графину, председатель предложил задавать Воронцовой вопросы.

— Объясни нам, почему ты скрываешься за фамилией Воронцова, хотя отец твой Самохин — всем известный торговец? — громко и вызывающе прозвучал голос парня с «политической» прической. — Родительница твоя, что ли, словчила?

Настя внутренне сжалась вся, втянула голову в плечи, она не была готова к такому вопросу. Ни Марии, ни ей и в голову не приходило менять фамилию, да и мать, наверное, не позволила бы.

— Самохин мне не отец — он отчим.

— Говори громче, не слышно! — потребовали в зале.

— Мой отец Воронцов, и я ношу его фамилию, — робко пояснила Настя, с ужасом сознавая, что не сумеет постоять за себя.

— Хорошо, ответь нам, сколько тебе было, когда ты осталась после отца? — Четко и самоуверенно донеслось до Насти.

— Третий годок... — сорвалось у нее.

В зале засмеялись. Парень свистнул и продолжал:

— Сосунок, значит. Давненько ты ешь буржуйский харч, а с ним впитываешь вредные для рабоче-крестьянского государства идеи... Я, товарищи, даю отвод Воронцовой, а правильнее сказать — воспитаннице Самохина. Его палатка с полинялой вывеской, где он обирал трудящийся люд, и по сию пору цела.

Парень сел, громко скрипнув стулом, с сознанием собственного достоинства и правоты. Необходимо было сказать, что нет, не с тех пор она жила с отчимом, что мать вышла замуж не сразу после гибели отца... Но было тяжело и очень стыдно говорить что-либо при всех про замужество мамы.

Впервые в жизни попав, как ей казалось, в окружение недоброжелательно расположенных к ней людей, Настя сразу почувствовала себя сломленной и униженной. В часы раздумий она совершенно иначе представляла себе комсомольское собрание, а тут один крикун завладел всеми... И кто-то уже торопил председателя переходить ко второй кандидатуре.

Но тут попросила слово вожатая пионерского отряда.

— Товарищи, — начала она, поднявшись на сцену. — Не нужно спешить с Настей Воронцовой, с ней особый случай. Торговец-отчим умер, и теперь девочка живет на иждивении сестры-комсомолки, которую мы хорошо знаем. К тому же Настя пишет в «Пионерскую правду» и вообще очень активная...

— Демагогия, — раздалось в рядах. — Сестра в Москве, а мать, лишенная избирательных прав, под боком!

Это был неоспоримый довод против Насти, даже пионервожатая несколько смешалась, хотя продолжала что-то говорить среди поднявшегося шума.

В зале разгорелись споры: кто был «за», кто — «против».

Председатель собрания звонил в колокольчик, требовал тишины.

Настя приободрилась немного — значит, не все здесь были против нее. Слабая надежда как бы повисла на волоске: а вдруг все-таки примут?

Насте велели вернуться на место, объявили голосование. Председатель считал поднятые руки вслух. Никогда она не думала, что эти «раз, два, три» будут так важны для нее!