Февраль - кривые дороги - [15]

В десятом часу вечера в городке с шеститысячным населением редко встретишь прохожего, и Настя в полном одиночестве со своей Тверской заезжала на отдаленные улицы: на Горскую, Щемиловку.

Рьяно облаенная собаками, Настя поворачивала обратно. Рядом с Тверской, по Кимрскому проезду жила ее подруга. В ее доме была таинственная в своей недоступности комната с вечно закрытой двустворчатой дверью. И лишь однажды отец подружки — Малек, прозванный так за маленький рост, сидя на липке и забивая гвозди в подошву башмака, окликнул Настю:

— Ты ни разу не видела нашу залу? — в тоне его голоса сквозило сожаление и слышались хвастливые нотки счастливого обладателя чего-то особенного. — Сведи ее, дочка, покажи, пусть полюбуется...

Девочка на цыпочках подвела подружку к запертой двери и, открыв ее, остановилась на пороге, не смея переступить его.

Кисейные занавеси на окнах, зеркало в простенке. Граммофон на высоком столике с разноцветной, как крылья у бабочек, трубой. И пышная под кружевным покрывалом кровать с блестящими шарами, украшенная горкой подушек.

Но что более всего внушало трепетное уважение — это странная оберегаемость парадной комнаты. В ней жили только по дням престольных праздников — несколько раз в году!

Сейчас у подруги в доме не светилось ни единого огонька, должно быть, все уже спали, и Настя, мысленно послав поклон своему детству, поехала дальше.

«Пики» иногда подводили лыжницу: они были будто с норовом: вонзившись в ком снега, мгновенно останавливались, и тогда Настя летела носом вниз. К счастью, свидетелей ее конфуза не было, а то бы в школе непременно нашлись любители посмеяться над ней.

Но ни холод, ни падения не огорчали ее, в душе была одна только радость. Она как-никак единственный деткор «Пионерской правды» в городке. Персона! Начав с заметки в несколько строчек о работе пионерского звена, Настя быстро дотянула до художественной зарисовки с сюжетом, метафорами и эпитетами.

Зарисовка пристрастно обсуждалась в классе. Так, ее сравнение грома с громыхающим по лестнице тазом вызвало бурные споры: удачно это или нет?

В школе у Насти все обстояло благополучно, она, как всегда, хорошо училась, хотя и ужала время на выполнение домашних заданий.

А по выходным дням с десяти утра на целый час Настя с неизменным удовольствием становилась учительницей перед рассевшимися за парты ребятами, которые еще только-только дожили до того, что изучали «Законы и обычаи юных пионеров», твердя их то хором, то отвечая у доски.

Для них она была взрослой, непререкаемым авторитетом, и они называли ее товарищ Настя.

Вожатая пионерского отряда побывала на этих занятиях и осталась очень довольна Настей.

В канун праздника Великой Октябрьской революции вожатая поручила Насте Воронцовой выступить на городском торжественном митинге с приветствием от юных пионеров.

Настя сама написала речь, заучила ее наизусть и несколько раз прорепетировала в полный голос. Получалось, кажется, неплохо.

По деревянной лестнице трибуны Настя поднялась как равная с председателями общественных организаций города, с секретарем укома.

Над головой развевались флаги, и вся площадь была запружена народом. Ближе к трибуне стояли школьники, учителя.

Это была та самая трибуна, подновляемая из года в год, с которой выступал комиссар Воронцов в последний день своей недолгой жизни.

«Если бы он мог сейчас посмотреть на свою младшенькую, — растроганно думала Ксения Николаевна, стоя в толпе горожан, не спуская с Насти сияющих глаз. — Если бы смог!»

Г Л А В А VIII

Спустя два месяца в числе наиболее достойных пионеров Анастасию Воронцову рекомендовали в комсомол. Со дня на день должно было состояться бюро укома по проверке политической грамотности, а затем общее собрание — и она комсомолка!

Теперь перед сном Настя завела обычай прочитывать все газеты, которые получал сын Акулины. Случалось, сон застигал Настю с газетой в руках, и тогда мать поднималась и выключала свет.

Она с уважением и тайным страхом — не повредила бы здоровью — смотрела на свою дочку, столь приверженную к чтению.

Настя становилась все больше и больше похожей на отца: лицом, походкой, серьезностью. Но и посмеяться она, как отец, любила. Подруги, по наблюдениям Ксении Николаевны, относились к дочери уважительно, и Настя всегда главенствовала среди них.

«Ну, детьми я счастливая!» — думала Ксения Николаевна.

Неразговорчивая от природы, она мало с кем общалась, не любила соваться в чужую жизнь, боялась сплетен, обиды, ненароком нанесенной. Зато она знала все про Настю: куда пошла, что задумала сделать и какую оценку получила за ответ в классе.

Она не говорила Настеньке, не пугала ее, но в душе опасалась за благополучный исход с рекомендацией в комсомол. Девочка хрупкая, нежная, если откажут, горя не оберешься!

Она украдкой написала Марии письмо, излила в нем свои страхи.

С бюро укома комсомола Настя ворвалась в дом с песней, в распахнутом пальтеце.

Мать вскочила с кухонной лавки, шагнула навстречу. Значит, есть все же справедливость у людей, раз пощадили, не обидели ее ни в чем не повинное дитя!

Все беды теперь, казалось, отлетели от них. Дочь хорошо закончит семилетку, да еще комсомолкой, и поступит в один из московских техникумов. Через три-четыре года у нее в руках профессия, и тогда им не понадобится Мариина помощь.