Ферма кентавров - [26]

— Смотри, вот ещё, — Машка прошла к опушке и звала меня.

Там я тоже не увидела ничего особенного. Ну, трава. Ну, прошлогодние сухие дубовые листья. Ну, шляпки желудей. Ну, муравейник. Но, хоть меня убейте, ничего больше нет.

Потом мы двинулись дальше. И снова на самой обычной земле Машка замечала помятую траву, след каблука, сломленную веточку, ещё какие-то мелкие приметы того, что один человек волок другого.

Вдоль опушки дубовых зарослей, между кустами созревающего шиповника мы вышли в сосновые посадки. Не в те, старые, выше по склону, где росли грибы и где разбились Машка с Карагачем, а в молодые. Лесники высаживали сосенки рядами на каменистых горных террасах, чтобы укрепить склоны. Земля здесь светлей чем в лесу, желтоватая, глинистая, пополам с беловатыми камнями, похожими на грязные комья манки. Трава растет редкими длинными стеблями. И вот тут-то я увидела то, что Машка углядела ещё рядом с дорогой: неглубокие, но вполне отчётливые извилистые бороздки.

— Ой! И в самом деле тащили!

— Ну вот. А ты не верила.

— Слушай, ты натуральный Чингачгук… Что ж он, убийца, один был, что ли? Если бы вдвоём несли, следов бы не осталось — один за руки, другой за ноги.

— Почему, могли быть и вдвоём. Один трупа тащил, другой машину караулил.

— Да они бы заперли машину, и всё. Дорога-то пустая, никто по ней не ездит.

— Откуда им знать? — возразила Машка. — Вот и сторожили на всякий случай. А то, прикинь, вернулись бы они… такие, усталые, но довольные, что избавились от убитого, а машины — тю-тю!

Терраса, по которой мы шли, постепенно опускалась в долину, земля стала темнее, и вдруг из-за сосновых веток перед нами открылся старый карьер. Здесь раньше экскаватором грузили в самосвалы плодородную лесную землю для каменистых севастопольских огородов, а потом стали закапывать погибшую от болезней скотину. Это было легко — сваливаешь тушу под самый откос и обрушиваешь землю сверху.

В Яблоневом старый карьер называли скотомогильником.

Здесь похоронили Карагача.

Под откосом, рядом с поросшими травой холмиками, отмечавшими места, где зарыли павших коров, была куча земли, на которой трава не выросла.

Могила лошади двухмесячной давности.

А возле неё выделялась ещё горка земли, темноватая, не подсушенная ветром.

Могила человека.

Я просто окаменела. Как вышла на карьер, так и замерла.

Надо ж было этим идиотам закопать своего мертвеца рядом с Карагачем!

Надо ж было Машке найти след!

Надо ж было ей пройти по следу до конца!

Понимаете, конечно я знала, как добраться до могильника, но была там всего один раз и заходила снизу, от шоссе. Если бы мне хоть в голову пришло, куда мы выйдем, я бы что-нибудь придумала ещё у фермы, отговорила бы Машку искать следы…

Ничего не подозревающая Машка осторожно спустилась по осыпающемуся срезу карьера, вытряхнула землю из кроссовка и спокойно прошла мимо того места, где лежал её лучший друг, её Карагач, без которого она не хотела жить на свете…

Поковыряла ногой свежую насыпь:

— Смотри, Светка! Эту кучу недавно накидали! На откосе следы от лопаты. И корни срезаны, не успели засохнуть…

Я думала, что делать, поэтому автоматически повторила за ней:

— Ага, не успели засохнуть…

— Значит, его здесь похоронили! Знаешь, какой вывод? Тот, что никакие не приезжие убили. Это наши. Значит, ты говорила правильно, он был конокрадом. Только деревенские про этот могильник знают. Хотя, может, случилось так, что ехали люди по трассе и сюда свернули, посмотреть, куда эта дорога ведёт. А привела она к могильнику. И они отметили, что уж очень подходящее для их делишек место… Нет, ерунда, тогда бы они и в этот раз снизу заехали. Это наши. Кто бы ещё знал про короткий путь сверху?

Пока Машка говорила, у меня потемнело всё перед глазами и я испугалась, но оказалось, что просто солнце зашло за облако.

По высокому осеннему небу лениво плыли отдельные крупные облака…

Снова брызнул солнечный свет и слева от меня как фонарики вспыхнули оранжево-красные дозревающие ягоды на шиповниковом кусте. Машке солнце било в спину и она казалась тёмным тонким силуэтом у коричневых куч земли, которыми заканчивался склон, поросший жёлтой травой.

Под этой землёй лежал мёртвый Карагач.

Под этой землёй лежал неизвестный.

Над ними трава, сосенки, уходящая в небо гора. А им темно. У них навсегда темнота и черви…

Тут сразу же вспомнилась глубокая вмятина на лбу у мертвеца и накатила тошнота. Ну вот, а хвасталась сама перед собой, что мёртвые — не противно… Машка забеспокоилась:

— Э! Свет! Что с тобой!

Я сделала несколько глубоких вдохов… Сколько не учил Роман Иванович аутотренингу, никогда не получалось его применять, когда становилось плохо. Но, кажется, всё-таки не вырвет. Машка уже была рядом и тревожно заглядывала мне в лицо. Я сказала:

— Все нормально… Пойдём… отсюда. Скоро уже тренировка.

Машка покладисто кивнула:

— Конечно, пойдём. В конце концов, мы же не будем его экс-гу-мировать…

Мы быстро зашагали вверх по той же самой террасе, по которой пришли. Снова Машка впереди, а я — сзади, глядя ей в спину. Стоило отвести глаза от узкой спины в коричневом свитере в сторону, как начинало в каждой тени мерещиться лицо убитого, особенно, если в этот момент облака закрывали солнце.