Ферма кентавров - [24]

Машка вылезла из машины и я снова услышала её слабое:

— Здравствуйте…

Димка повис у неё на шее. Они раньше так играли в «вертолётик» — Димка цеплялся за Машку и она кружилась с ним, долго-долго.

Теперь Машка от толчка попятилась и чуть не упала. Аня цыкнула:

— Ну ты, бык здоровый, человек же с больницы вернулся!

Вот уж лёгкий Димка не похож на быка! Это скорей Аня смахивает на корову, фигура у неё, как гитара…

Машку все по очереди обнимали, целовали, хлопали по спине. А потом тётя Оля позвала нас обедать и я вспомнила про те бутерброды, которые она давала нам с собой, а мы так и не съели.

Обед приготовили праздничный, всем досталось по целой куриной ноге и ещё были жареная картошка и покупной торт, шоколадный, с бледными розочками из масляного крема — всё в честь возвращения Машки.

Она изо всех сил старалась показать, что рада вернуться, что ест с удовольствием и что осталась прежней. Такой же, какой была, пока жил Карагач. И ей все поверили, кроме меня.

После обеда тётя Оля спросила:

— Маша, купаться будешь? Котёл горячий. Или ты устала?

Машка улыбнулась этой противной улыбочкой:

— Ага, устала. Я пойду полежу.

Ну и конечно, кто бы ей возразил!

Наши остались в гостиной, а я пошла за Машкой. В конце концов, полное право имею, это же и моя комната тоже. Она сделала вид, что не обращает на меня вниимания, легла на кровать и повернулась к стенке.

Я вытащила из ящика стола уздечку, которую случайно порвал Боргез, и начала сшивать щёчный ремень. Кожа была толстой и, чтоб её проколоть, приходилось класть уздечку на доску и, поставив шило в нужную точку, наваливаться всем весом.

— Свет… — вдруг позвала Машка.

— А? — я ужасно обрадовалась, что она заговорила со мной.

— Слушай, а в школе знают?

— Ну, мы сказали — ты упала с лошадью и сильно разбилась.

— Нет, я не про то… Знают, что я таблеток наглоталась?

— Да ты что! Никто из наших! Мы же сами об этом случайно узнали. Можно сказать, подслушали, когда тётя Оля Борисычу рассказывала, а ей звонили твои врачи. Только Арсен мог случайно проболтаться. Но тогда бы об этом все стали говорить…

— Хорошо… А то… Ничего на свете я толком сделать не могу… Прыгнуть правильно не сумела… Лошадь уберечь не смогла… — её голос задрожал, — даже себя укокошить не смогла, ду-ура…

Она всхлипнула и я испугалась — заплачет, что делать тогда, утешитель из меня никакой… Но если Машка и плакала, то беззвучно — снова потянулась тишина. Я злобно тыкала шилом в кожу и продевала через дырочки крепкую нитку, натёртую воском.

Потом Машка спросила — в голосе всё же слышались слёзы:

— Свет… А где Карагача похоронили?

Ох! Надо ж было заранее придумать, что ей говорить!

— Его не похоронили. Его кремировали.

Так рассказал нам Владимир Борисович, когда мы стали спрашивать. Мол, погибшего Карагача отвезли в Севастополь, на Крымский термический завод, кремировали в специальной печи для сжигания трупов животных, а пепел развеяли в горах.

И мы сначала поверили. А потом дядя Серёжа рассказал, что всё было не так. Владимир Борисович сказал неправду, он хотел как лучше, хотел, чтобы мы не переживали. Дядя Сережа этого не понимал, он, как и все деревенские, относится к лошадям, как к обычной скотине. Пала скотина — жалко, что деньги потеряны, вот и всё. Ему даже в голову не пришло, что мы из-за этого можем переживать.

На самом деле Карагача зарыли в скотомогильнике. Отвезли в карьер и присыпали землёй. Говорят, на это место ходят пировать собаки — и деревенские, и дикие, из леса.

В такую правду не хотелось верить. Умный, смелый, быстрый Карагач заслуживал совсем не такой могилы! Но всё-таки поверить пришлось. В одном из номеров «Крымского времени» с телепрограммой я совершенно случайно натолкнулась на статью корреспондента Юрия Алексеева о том, что в Севастополе свалка переполнена, а Крымский Термический, где раньше сжигали весь мусор, вот уже больше года не работает совсем, там за долги отключили электричество.

После этой статьи, каждый раз, когда я думала о смерти Карагача, то представлялось, что это меня бросают на трупы тухлых коров, сдохших от сибирской язвы, что это меня засыпают летней, горячей, сухой как порошок растворимого кофе землёй, что это меня грызут облезлые псы…

Машке я такую правду сказать просто не могла.

И она поверила мне:

— Да? Сожгли… А пепел? Похоронили?

— Нет, — врала я точно так же, как нам говорил Владимир Борисович, — его развеяли над горами. Так лучше всего.

— Наверное, да, — шёпотом сказала Машка и снова затихла.

Я закрепила нитки, спрятала шило и шорную иголку вместе с дощечкой обратно в стол и сообщила:

— Пойду отнесу на конюшню уздечку.

Машка отозвалась:

— Я с тобой!

Мы шли рядом, молчали и я представляла, как бы сама возвращалась на конюшню, если бы — тьфу-тьфу-тьфу! — погиб Боргез.

Войдя в светлую безлюдную конюшню, Машка сразу же направилась в пустой денник, на двери которого ещё висела табличка: «Карагач. Кандаурия — Резкий. Чистокровный верховой. Караковый жеребец. 1995 г.р.»

Я не стала за нею подсматривать, повесила уздечку на гвоздь в седловой, взяла щётки, массажную и мягкую и пошла к Борьке, чистить. Минут через пятнадцать и остальные придут чиститься-седлаться к тренировке.