Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции - [14]

II. Возникновение кальвинистской партии и ее составные элементы

Мир в Като-Камбрези (3 апреля 1559 г.), заключенный Генрихом II, королем Франции, с Филиппом Испанским II, открывает собою новый период во французской истории. Он положил конец целому ряду войн то в Италии, то с Карлом V и Испанией), которые были начаты Карлом VIII и тянулись чрез всю первую половину XVI столетия и вместе с тем положил конец и той блестящей военной деятельности, тем блестящим военным подвигам, которые всегда прельщали французское дворянство, заставляли его забывать о внутренних делах и надолго отводили ему глаза от той внутренней борьбы с усиливающеюся властью короля, которая проявилась при Людовике XI в восстании, поднятом лигою в защиту «общественного блага». Война, военные подвиги издавна были главным, можно сказать, исключительным занятием дворянства. Его воспитание, предания, все влекло его к этой деятельности. С малых лет дворянин предназначался к военной карьере, при его воспитании наибольшее внимание было обращено на эту сторону деятельности[117]. Рассказы о военных подвигах, прославление военных подвигов — вот что составляло главный предмет разговоров, привлекало внимание юноши и вырабатывало в нем военные наклонности, любовь к военным подвигам. «Храбрость, — говорит герцог Буиллон в своих мемуарах[118], — с самого детства сопутствует всем лицам знатного рода, чтобы заставить их презирать жизнь, когда честь призывает их подвергнуть ее опасности». «Однажды, — рассказывает он, — мы вели беседу о подвигах Бриссака, о его высокой репутации, о счастии тех, кто сопровождает его. Разговор перешел к жалобам на наше несчастное положение, на нашу бездеятельность, бездеятельность взрослых людей (старшему из нас было едва только 15 лет) и мы решились отправиться к Бриссаку»[119]. Это не был какой-либо исключительный случай. Французская молодежь была проникнута тогда подобными же чувствами. Дворянство составляло важнейшую часть армии. Ряды военных чинов, маршалов и капитанов, пополнялись исключительно дворянством, и оно приписывало себе честь тех побед над врагом, которые одерживала армия в войнах последнего времени. Эти войны сделались обширным поприщем для выработки военных талантов, и французская знать не потеряла времени понапрасну. Ни одно европейское дворянство, так писал венецианскому сенату один из его послов, не обладало такими военными талантами, как французско[120].

Итальянская почва была главною ареною для подвигов знати. Туда издавна стремились искатели приключений, возвращавшиеся оттуда в блестящем вооружении, сделанном в ломбардских фабриках, в одежде из дорогих материй, вышедших из рук флорентийских фабрикантов, и возбуждавшие зависть и удивление в своих соотечественниках. «Итальянские войны были также популярны во Франции, как французские в Англии. Передавалось из поколения в поколение воспоминание о выигранных битвах, умалчивалось о потерях; старый солдат, возвратившись в отечество, прославлял восхитительный климат Италии, изысканные вина, благосклонность женщин, сумевших понять, насколько его соотечественники храбрее жителей юга. Даже тогда, когда не было национальной борьбы между Франциею и Италией), искатели приключений ежегодно отправлялись в эту страну. И вот это поприще, усеянное костьми героев, прославившее имя французов, теперь, с заключением мира, закрывалось для Франции, а вместе с ним закрывалась и арена для воинских подвигов. Да вдобавок этот мир не был вознаграждением за понесенные потери, за храбрые подвиги дворянства. Франция не была побеждена оружием, ее неудачи не были поражением, а между тем король как бы признавал себя побежденным и допустил уступки, которые были равносильны унижению в глазах французов. Он возвращал и испанскому королю, и герцогу савойскому все сделанные французскою армиею приобретения, и это в то время, когда испанский король отказался вознаградить короля Наваррского и сам сознавался в полной невозможности вести войну»[121]. «Гарнизоны шестидесяти крепостей должны были вернуться во Францию, а для взятия этих крепостей было пролито целое море французской крови, были истощены средства государства»[122], да кроме того, эти крепости «считались равными одной трети Франции»[123]. Напрасно многие из дворянства протестовали против заключения мира, напрасно маршал Бриссак предлагал тридцать тысяч экю и продажу своих имений для продолжения войны[124], напрасно доказывали, что «битвы при Сен-Кантене и Гравеллине не довели еще короля до такого состояния, чтобы нельзя было сформировать вновь одну или две армии»[125]. — «Король хотел мира» и не задумался «отдать в один час все то, что было завоевано в Пьемонте в течение тридцати лет»[126].

Сильное неудовольствие проявилось и в среде знати, и даже в среде народа. «Большая часть Франции ворчала и говорила, что слишком много отдают, другие находили мир странным и невероятным, иностранцы смеялись над нами, те, кому дорога была Франция, плакали». Бриссак, резче всех протестовавший против заключения мира, был сильно возмущен вестью о том, что несмотря на его предположения, мир состоялся. «Несчастная Франция! — воскликнул он, — до каких потерь, до какого разорения доведена ты, прежде торжествовавшая над всеми нациями Европы»