Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции - [15]

.

Но протесты и неудовольствие не привели ни к чему. «Славный труд и храбрость бесконечного числа дворян, офицеров и солдат сделались бесполезны и для них, и для отечества»[128], и дворянство должно было оставить поле брани и разойтись по домам, унося с собой разочарование, затаенную злобу и сильное неудовольствие против короля и его двора. Оно не захотело даже являться ко двору и скрылось в своих замках[129], а один из дворян с свойственной ему энергиею заявил, что лучше готов бы уйти куда-нибудь в земли, лежащие за Венециею, чем возвратиться в отечество[130].

Королевская власть создавала себе нового врага. Она отвлекала от внешней войны силы, которые теперь сосредотачивались внутри государства и могил направить свои удары против той же власти, в тесном союзе с которою она побеждала внешнего врага. Война удовлетворяла сильнейшее сословие в государстве. Она давала ему занятие и привязывала прочными узами к королевской власти, все шире и шире раздвигавшей пределы своего влияния. Борьба, которая была ведена знатью с таким упорством против Людовика XI и симптомы которой проявились на Штатах в Блуа, была забыта, заглушена громом пушек. Теперь приманка исчезла, и борьба могла возникнуть вновь. Опасность гражданской войны сознавалась уже многими. «Франция, — так говорил Виллар королю Генриху II, в марте 1559 г., — воинственна и подвижна по своей природе, и она никогда не удовлетворится миром, если не будет видеть пред собою какого-либо поприща, годного для изощрения ее храбрости, ее добродетелей. У француза нет большего врага, как мир и благосостояние, которые делают его нетерпеливым, распущенным, жаждущим волнений и презирающим и собственное благосостояние, и собственный покой, когда он имеет ввиду что-либо новое»[131].

Эти события происходили как раз в то время, когда то положение, в каком находилась Франция, вполне благоприятствовало возникновению внутренних волнений и создавало богатую почву для возобновления только на время прекратившейся борьбы между средневековым порядком вещей и королевской властью.

Как ни была обширна в XVI в. власть французских королей, заявлявших, подобно Франциску I, о безграничности своих прав, подвергавших не формальному, а действенному суду даже таких могущественных вассалов, как коннетабль Бурбон, как ни велики были успехи, достигнутые ими в деле централизации страны. Они не были в состоянии покончить навсегда с теми средневековыми элементами, которые сохранили в значительной мере как привязанности к своим старым правам и привилегиям, так и способность отстаивать их даже в открытой борьбе и права которых нарушались расширением власти короля. Средневековый строй пустил слишком глубокие корни во французском обществе для того, чтобы работа одного или двух поколений могла уничтожить его влияние. Этот строй был выработан самим обществом, он не был навязан ему сверху или извне, и формы жизни, характеризующие его, сохраняли в течение долгого времени всю ту устойчивость и упругость, какою отличаются учреждения, выработанные массою. Все, чего могла достигнуть централизация во Франции в течение четырехвековой борьбы, т. е. до XVI в. заключалось в чисто внешнем объединении страны, в уничтожении тех аристократических родов, которые, владея целыми провинциями, были в состоянии стоять наравне, если даже не выше самого короля. Попытки достигнуть чего-либо большего, чем прямое подчинение всех власти одного феодального главы — короля, оканчивались в большинстве случаев неудачею, и меры, принятые с этою целью, лишь вызывали реакцию со стороны и феодальной знати, и городских общин. Такова была, например, судьба судебной административной реформы, предпринятой Людовиком XI. При Людовике X она сделалась одной из могущественнейших причин восстания, окончившегося полным восстановлением средневекового строя. Столетие позже она была выдвинута вновь, но вновь привела к борьбе власти со знатью и вызвала одну из сильнейших реакций в пользу сохранения старого порядка. Движение, возбужденное поступками и мерами, принятыми королевскою властью, было так сильно, что на Штатах в Блуа (1483–1484 гг.) знать, например, потребовала восстановления всех своих прав, вольностей и привилегий. Она была побуждена к тому Людовиком, «желавшим, если бы то было возможно, уничтожить знать»[132].

В XVI в. Франция представляла собою страну, нравы и учреждения которой носили на себе резкий отпечаток средневекового строя. Благодаря усилиям, ловкости и способностям королей, большая часть провинций, составляющих современную нам Францию, была включена в состав французского королевства, но почти каждая из них представляла отдельное, независимое целое. Не вдруг присоединены были они к королевству, а постепенно и чаще всего путем уступок, вызывавших известные условия, на основании которых провинция подчинялась властям. Благодаря этим условиям, часто составленным в виде письменных актов, хартий, провинции пользовались всеми теми правами и вольностями, которые они успели приобрести еще и прежние времена, времена независимости[133]. Очень многие из провинций имели свое независимое управление. Обитатели провинций вроде Лангедока. Нормандии, Дофинэ, Бретани и др. заведывали всеми делами области. Они выбирали из своей среды представителей на провинциальные Штаты, без согласия которых король не имел права взимать или увеличивать подати. Судебные дела ведались в особых, независимых друг от друга судебных учреждениях, или парламентах, ревниво оберегавших свои права против притязаний Парижского парламента