Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции - [12]
Мы видели, к каким результатам привели гугенотов их доверчивость и беспечность. «В то время, когда в Лувре танцевали, Екатерина Медичи, — говорит современник, — готовила иной танец»[109].
Теперь, когда резня совершилась, когда их доверие было так жестоко наказано, гугеноты стали иными глазами смотреть на поступки власти. Завеса, скрывавшая от них истинные, как они думали, намерения власти, теперь пала, и пред ними явилась во всей своей наготе — тирания. Теперь им стали ясны все эти любезности короля, все эти пиры и маскарады, все льстивые обещания и проекты, стала ясна и причина смерти Линьероля, и настояния и упрашивания короля, обращенные к властям партии, явиться в Париж. Они увидели в бракосочетании ловушку, в которую их хотели поймать. Эта ловушка заготовлялась давно. Еще в Байоне был составлен проект истребления гугенотов. Но ни разу еще гугеноты не поддались ей, ни разу не собрались они в значительном числе в Париже. Теперь их удалось ослепить, и их слепота повела их к гибели.
Какие же цели преследовала власть, совершая это «неслыханное в летописях истории злодеяние»? Каких выгод могла ожидать она от своего обмана, от своей жестокости?
Цель (по мнению гугенотов) существовала и была широко задумана. Власть, усиливавшаяся все более и более, сдавливавшая и уничтожавшая все то, что создалось в прошедшем как привилегия или отжившее уже право, стремившаяся сломать произвол и насилие дворян, ограничившая даже в известной степени права дворянства, задумала теперь привести к окончанию всю эту многовековую работу, одним ударом покончить со старым порядком вещей, порядком, за который так много крови пролило дворянство, защищая его на полях Таиллебурга и Монтлери.
Власть, стремившаяся к прочному и неограниченному утверждению во Франции, уже давно, в двух тайных советах работала над проектом, имевшим целью уничтожение аристократии[110]. Первый из этих советов был совет короля, иначе тайный, составленный из него самого, его матери и брата, графа Реца, Бирага и других. На этом совете старались убедить короля, что мир дотоле не будет упрочен в его государстве, пока будут живы главные деятели смут. Три лиги, говорили они, образовались во франции: Монморанси, Шатильоны и Гизы. Своими частными, домашними распрями, они до того взволновали государство, что мира не будет, если факции эти останутся нетронутыми. Но чтобы возможно лучше помочь злу, необходимо начать с адмирала Колиньи, потому что нет возможности выносить гордые притязания простого дворянина, возвеличенного милостями короля, потому что с его смертью падет партия. Убийство адмирала приведет к восстанию в Париже, и враждующие дома перережут друг друга. Когда все будет покончено, останутся принцы крови. Но справиться с ними уже не составит особого труда. Их можно окружить верными людьми и постоянно удерживать в повиновении.
Но истреблением лишь вождей факции цель далеко не достигалась. За ними стояли другие деятели, большею частью потомки древних аристократических родов. Лица, обладавшие достаточным количеством сил для оппозиции и борьбы с властью. Не уничтожить их — значит совершить дело лишь вполовину. Необходимо уничтожить всякую оппозицию в государстве, создать неограниченную монархию.
Над разработкой этого проекта трудился совет королевы-матери, составленный лишь из трех лиц[111]. Екатерина Медичи была вполне способна к совершению подобного дела. Еще с детства, в своей семье, погубившей свободу Флоренции, она успела напитаться доктринами Макиавелли, полюбить тиранию[112]. Теперь ей представлялась обширная арена. Свои идеи о неограниченности власти она могла применить к более обширному, чем Флоренция, государству.
Для нее существовал и образец государства, управляемого вполне неограниченно. То была Турция. В беседах с Понсэ, прибывшем во Францию еще в 1571 г., она могла почерпнуть самые точные и обширные сведения на этот счет. Понсэ пребывал в разных государствах, при разных дворах. Он мог представить сравнительную оценку различных форм правления. «Я не видел, — говорил он, между прочим, королеве-матери, — ни одного государя, кроме турецкого султана, который имел бы право называться истинным королем. Лишь он один вполне государь, потому что в его руках благосостояние, жизнь и честь его подданных. В его государстве нет никаких званий по рождению, нет ни принцев, ни знати, кроме тех, которые всем обязаны королю, готовы по одному его мановению отдать свою жизнь; нет других земель, кроме земель, принадлежащих фиску, других крепостей, кроме пограничных. Всякий пользуется благосостоянием и правами лишь настолько, насколько они служат опорою власти»[113]. Но он не ограничивался лишь этим простым описанием величия турецкого государства. Он давал советы, как поступать во Франции, чтобы сделать ее сильным государством. «Необходимо, — отвечал он, — уничтожить принцев крови и так ослабить дворянство, чтобы он не могло ни противоречить королю, ни предписывать ему законов; не давать никаких должностей кому бы то ни было по рекомендации тех принцев, уничтожить которых окажется невозможным, возбуждать раздоры между ними. Гражданская война, под предлогом религии, — лучшее средство убить аристократию. В этой борьбе духовенство на стороне власти, а народ пойдет за своими священниками. В этой игре, наиболее опасные погибнут, остальные разорятся. Старайтесь уничтожать тех, кто говорит о Генеральных штатах, и поддерживайте провинциальные Штаты. Раздавайте почетные должности аристократии, а важные административные посты лишь верным людям, преимущественно юристам (
