Фельдегеря генералиссимуса - [86]

Девки поняли — и сиганули в баню!

Александр Васильевич бросился за ними, но тут силы изменили ему, и он повалился на землю.

Очнулся он в бане.

И опять Павел Петрович зашелся в гневе. И гнев его был, наверное, почище гнева суворовского на придорожных нимф!

Матрене досталось от Павла Петровича.

— Павел Петрович, — изумился я, — что вы так кричите? Двести лет прошло, а вы до сих пор не остыли. Что вы ее ругаете? Наоборот, как я понимаю, Матрену благодарить надо.

— Что ругаю? — еще больше разошелся Чичиков. — Благодарить?! Да из-за нее, подлой бабенки, вся моя жизнь наперекосяк пошла. Если бы она генералиссимуса тогда в чувства не привела, я по этому дворцу неприкаянным привидением не бродил бы! Вы что же думаете, хорошо это? А, — махнул он рукой. — Вам не понять. — И тут же переменил тему. — Продолжим роман, — сказал спокойно и сухо.

Удивительный был человек. Как ртутный шарик — то туда, то сюда: за бакенбарды не ухватишь!

Зверского вида баба с отвратительной волосатой бородавкой над верхней губой что-то шептала над его грудью — бесовское, смрадное! И девки стояли у нее за спиной и с глумливым любопытством смотрели на него — титястые, голые.

— Подите прочь! — крикнул он им всем.

— Идите, идите, — обернулась на девок Матрена (это была она). — Ишь, бесстыжие! Будто генерала сроду не видели, — добавила строго и посмотрела на Александра Васильевича, словно и не к ней были его слова.

На нем, конечно, не было его мундира, но она, видно, нутром своим бабьим почуяла, что он, петушиного вида старичок, выскочивший из кареты в одной полотняной рубахе, — в больших чинах. Невдомек ей было, дуре, что не генерал лежит перед ней на лавке, а генералиссимус! И запричитала:

— Батюшки! И откуда на вас напасти такие?! Живого места ведь нет! Все изранены. И какая нужда вас в дорогу погнала? — И опять что-то зашептала свое бесовское.

Но удивительное дело, Александр Васильевич вдруг улыбнулся ей и тихо сказал:

— Ты что же, старая, вылечить меня хочешь?

— А как же, батюшка, хочу!

— И вылечишь?

— Само собой, — ответила Матрена. — Вы только лежите, батюшка, спокойно. Непременно вылечу. Рано вам еще умирать, Александр Васильевич! Не всех басурманов вы еще разбили. До моря-акеана черного своих солдатушек еще не довели.

— А доведу?

— А как же, — ответила ведьма, — должны довести. Злые люди будут мешать, но… — И она вдруг прикусила свои поганый язык.

— Ты что же замолчала, старая? — спросил ее тревожно Александр Васильевич.

Ничего не ответила старая ведьма. Только глазами своими черными, вороньими, зыркнула на вошедшего в баню лейб-медика Вейкарта. Мол, из-за этого немчуры замолчала, что не след при нем нам с вами такие разговоры вести.

И генералиссимус подмигнул ей хитро.

Он тоже сего ученого мужа не жаловал, а ведь чуть ли не первейшим дохтуром во всей Европе тот слыл! Сам государь его к нашему умирающему генералиссимусу потому и приставил.

— Может… и шпионил Вейкарт на какую державу, — сказал Павел Петрович уверенно и насмешливо (ему ли, человеку из Тайной экспедиции, не знать об этом!). — У иностранцев это было принято, за хороший тон почиталось, — улыбнулся он тонко, — шпионством в России заниматься. Только ведь, — согнал он улыбку со своего лица, — не по этой причине Матрена замолчала. Она же почище Порфирия Петровича будущее могла угадывать — и наперед старая ведьма знала — или ей это только что открылось, кто злодействовать будет, кто фельдъегерей генералиссимуса в придорожный сугроб закопает в одна тысяча восемьсот четвертом году!

— Так вы же, Павел Петрович, — воскликнул я, — писателю нашему говорили, что те фельдъегеря, целы и здоровехоньки, с корнетом Ноздревым в карты целый месяц дулись да пьянствовали! И что, Александр Васильевич Суворов, своих фельдъегерей с того света к императору Павлу Ι посылал?

— Мало ли что я писателю говорил! — раздраженно ответило привидение. — И не все ли равно, милостивый государь, пропьянствовали они или в придорожном сугробе до весны пролежали? Что их двадцать пять жизней, когда на кон судьба России была поставлена?! А что касается смерти генералиссимуса в 1800 году, то съездите в Санкт-Петербург и не поленитесь на могилу его сходить. На плите дату смерти прочтите. «Шестого мая 1800 года», — там написано. — И он захохотал глумливо и гневно. — Впрочем, — снизошел он до меня, — уж больно вы нетерпеливы. Тотчас вам все расскажи. Расскажу — но в свой срок. Не бойтесь, узнаете: с того света или откуда еще пострашней Александр Васильевич своих фельдъегерей к императору посылал! — И он продолжил нудно диктовать свой роман.

Конечно, Александр Васильевич не любил лечиться, особенно у немецких докторов, но немец весьма престранно лечил его. Ну да Бог с ним… шпионом аглицким!

— Барин, — пошла Матрена на него своей гренадерской грудью, — не велено вас пущать. Сегодня не банный день. Девки наши другим делом заняты!

— Кем не велено? — спросил Вейкарт, шамкая русские наши слова своими немецкими губами. — Пусти!

— Не пущу, — вытолкнула его Матрена из бани, дверь за собой закрыла и спиной своей широкой подперла.

— Да я доктор, дура!

— Дохтур? — всплеснула она руками. — Так это ты нашего генерала чуть до смерти не уморил! — И вцепилась своими ручищами ему в глотку.