Фельдегеря генералиссимуса - [84]

— А нельзя ли попонятней и подробней? Что посмели? Что за чертов этот пункт? И как граф Ипполит им выложил? Из-за чего?

— Не спешите. Все расскажу. Я не писатель ваш и не Порфирий Петрович — таить ничего не буду!

И хотя я не был на Босфоре –

Я тебе придумаю о нем.

Сергей Есенин

И трубит хмельной фельдъегерь в крутень пустозвонных пург.

Павел Антокольский

Глава первая

Я произвел его в генералиссимусы; это много для другого, а ему мало: ему быть ангелом.

Павел Ι[9]

К концу восемнадцатого века в политической колоде было только две козырные масти: Россия и Франция. Вот они и бились между собой до тех пор, пока государь наш Павел Петрович не понял, что сие недопустимо.

Тут же он приказал Александру Васильевичу Суворову отвести войска от французских границ в Россию.

«Ну что бы тебе на недельку опоздать, в трактире каком-нибудь австрийском запьянствовать! — воскликнул наш непобедимый полководец фельдъегерю, что привез сей Приказ государя. — Ты бы тогда в Париже похмелился».

Чтобы сгладить сию досаду графа Суворова (не дали ему француза окончательно добить; так сказать, с самим Бонапартом на кулачках схватиться — он до сей поры его только маршалов беспощадно бил), наш государь его в генералиссимусы и произвел.

Повод, разумеется, был.

Вся Европа непобедимому нашему полководцу рукоплескала по случаю его Итальянской кампании! Он за две недели стотысячную французскую армию разгромил и из Италии вышвырнул. А было у него под рукой всего двадцать пять тысяч его чудо-богатырей! О Швейцарском походе я и не говорю. До сих пор Европа рукоплещет!

Вот государь милостиво два раза в ладоши хлопнул: в генералиссимусы произвел и к себе в Санкт-Петербург позвал, чтобы триумфально чествовать на манер древнеримский.

Торжества предстояли нешуточные.

Арку триумфальную день и ночь мастера колотили, гвардейские войска чуть ли не от Нарвы до самого Петербурга в шпалеры были выставлены — и тоже день и ночь учились нескончаемое «ура» кричать. Ремонт в Зимнем дворце государь затеял, чтобы дорогого гостя в сем дворце поселить.

В общем, как вы сейчас говорите, по высшему разряду готовились Александра Васильевича принять.

И генералиссимус наш тотчас оставил армию (они в Польше стояли, под Краковом) и стремглав в Петербург отправился, но в дороге занемог. Прослышав об этом, государь ему своего лейб-медика Вейкарта спешно навстречу выслал.

П. П. Чичиков.

Думаю, вы уже заметили, что у Павла Петровича, то бишь у его привидения, была прескверная привычка, как и у этого романа, в комментарии пускаться. Причем, он в свои комментарии без предупреждения пускался, а потом выговаривал мне строго, если я его растекание мысли по древу романа в роман вставлял.

— Так предупреждать надо, — огрызнулся я ему как-то раз, — где у вас текст романа, а где ваша отсебятина!

— «Отсебятина»? — возмутился он. — Это вы в моем романе отсебятина. Впрочем, записывайте за мной все. Я потом сам отберу зерна от плевел.

Отобрать, к нашему счастью, ему не пришлось, так что комментарии его в этом романе будут. И вот его очередной комментарий.

— У вас что по Истории? — спросил он меня, как только продиктовал мне сей эпиграф.

— С какой Историей? — не понял я его.

— С Историей нашего Отечества! — ответил он мне с воодушевлением. — Поди, двойки да колы по сему предмету вам учителя ваши ставили?

— Нет, твердая четверка!

— Твердая четверка, — пренебрежительно передразнил он меня, — в пределах школьной программы, разумеется?

— Школьной. А что?

— А то, что нашу Истории ни черта вы не знаете. Вот ответьте мне, чем дело кончилось в 1805 году под Константинополем у нашего Александра Васильевича Суворова? Ну — тес, чем?

— Победой, наверное, — неуверенно ответил я. — А чем же еще?! Полной победой!

– «Полной победой»! Не смешите меня, — расхохотался издевательски мне прямо в лицо Павел Петрович. — Вот для таких «четверошников», — продолжил он хохотать, — эти два шельмеца (писатель ваш и Порфирий Петрович) роман свой написали!

— А что, разве разбили нас тогда под Константинополем?

— Нет, не разбили, но победы полной не было.

— Не понял. Объясните. Ничья, что ли, была… как под Бородино?

— Под каким Бородино, какая ничья? Ничьи только в шахматах бывают! — И он продолжил меня «экзаменовать»: — А в 1800 году с нашим непобедимым генералиссимусом что случилось? — спросил он вкрадчиво. — В мае месяце! Подсказываю. Ну, что шестого мая с ним произошло? Не знаете! Так я вам скажу. Умер наш славный генералиссимус Александр Васильевич Суворов… в тот день и умер! — И он опять захохотал мерзко — но вдруг его тело воздушное стали сотрясать рыдания, будто и не тело оно вовсе, а барабан, в который бьют колотушкой в такт траурного марша. — Впрочем, — прервал он свои рыдания, — продолжим наш роман.

— Позвольте, — выкрикнул я ему, — что вы мне пургу гоните? Умер в тысяча восемьсотом году, а в тысяча восемьсот пятом как же?..

— А вот так же! — презрительно ответил мне Павел Петрович. — Я же вам сказал, ни черта вы Историю нашего Отечества не знаете. Так я вас в нее посвящу, и заодно нашего читателя. А то ведь всех вас в нее только в пределах школьной программы посвятили!