Фельдегеря генералиссимуса - [32]

– Позвольте, — взял у Бутурлина листок Христофор Карлович. — Да, я, — сказал, прочитав. — Что вы такого нашли в условиях этих оскорбительного для себя, что на дуэль, как сказал управляющий, хотите меня вызвать? Прочтите! — И он вернул листок Бутурлину.

Бутурлин собрался было прочитать ему по памяти последний пункт кондиции, но забыл первое слово и заглянул, как говорится, в текст этого, воскового, пункта — и то, что произошло с Бутурлиным в двух словах не опишешь, потому что внешне он остался прежним, невозмутимо насмешливым и спокойным, а что внутри у него клокотало, было столь нецензурно, что я приводить здесь не буду, поэтому ограничусь тем, что он сказал Христофору Карловичу, перечитав, вернее — прочитав от начала до конца новый текст условий его дуэли с полковником Синяковым:

— Передернул карту шулер!

— Какую карту, кто передернул?

— Ваш управляющий передернул карту. Фокусник!

— Во-первых, он уже не наш управляющий. Во-вторых, абсолютно согласен с вами, шулер и фокусник. В-третьих, вы мне так и не ответили, Бутурлин, какие пункты условий оскорбили вас? Говорите. Мы их вычеркнем.

— Таких пунктов здесь нет! Но, надеюсь, пули будут не из воска?

— Отвечу на сей ваш вопрос, Бутурлин, вашими же словами. У нас дуэль, а не упражнение в дуэли. Пуль из воска не практикуем! Имею честь откланяться. Завтра ровно в шесть утра. До семи, думаю, управимся. В семь часов у нас завтрак. — И Христофор Карлович вышел из комнаты — и тут же в комнату вошел князь Андрей.

— Прости, что без стука, — сказал он и протянул Бутурлину сложенный вдвое листок. — Тебе управляющий срочно просил передать вот эту записку.

Бутурлин взял, брезгливо развернул. Вот что было написано в записке. Бутурлин запомнил ее слово в слово.

Надеюсь, вы поняли, что я вас непременно убью на дуэли! По какой причине, не следует вам знать.

Надеюсь, что поводом дуэли будет не смерть Жаннет! Я ее убью непременно, если вы разболтаете всем, что я вам тут написал и наговорил прежде исключительно из-за того, чтобы вы не усомнились, что вашу Жаннет я могу убить на ваших глазах, например, отравлю тем же самым восковым шариком.

С искренней ненавистью к вам

П. П. Чичиков.

P. S. Князя Андрея не трону на тех же условиях.

— Где он? — вскричал Бутурлин.

— Он передал мне, чтобы ты не искал его. Не найдешь. Правда, не найдешь!

— Алхимик! — остановился в дверях Бутурлин. Верхний левый угол листа вдруг загорелся — и он опустил его вниз, чтобы записка управляющего сгорела тут же до пепла. — Прости, но я должен спросить, читал ты ее?

— Нет!

— Слава Богу!

Глава двадцать вторая

На Москве слух подобен пожару. Не одну он репутацию спалил, а уж жизней — не счесть!

Князь Ахтаров

Москва, сожженная пожаром…

М. Ю. Лермонтов

Этот слух по Москве пронесся пожаром!

И запалили его с двух концов: об этом заговорили разом сановные старички в Английском клубе и извозчики в своем трактире — и, что удивительно, слово в слово сановный слух совпадал с извозчичьим. Даже в матерных выражениях сановный слух не уступал извозчичьему!

Во, какой силы был слух!

И репутацию он должен был спалить такую, что только слухом такой силы спалишь.

Не спалил, слава Богу.

Но ведь не унялся поджигатель слухов. Тут же запустил новый!

Первый слух можно было не тушить. Сам догорит. Настолько он был нелеп, да и говорил о вещах столь отдаленных во времени, что к тому времени или забудется вовсе, или пророчеством станет.

Первый слух предрекал Москве сгореть в 1812 году от рук французского императора Наполеона и московского губернатора Ростопчина: один, мол, войска свои вдруг в первопрестольную на зимний постой ринет, а другому это не понравится — он Москву и спалит. Москва ведь по Мальтийском Договору, о котором я упоминал в начале романа, была свободна от постоя для французских войск, шедших через Россию в Индию.

Сами понимаете, насколько несуразен был этот слух. К тому времени, т. е. к 1812 году, у Наполеона и нужды в Индию идти никакой не будет.

Шел год 1805. Казаки Платова с конницей Мюрата давно Калькутту взяли и к Бомбею подходили. А русские егеря Барклая-де-Толли портянки сушили на берегу Индийского океана.

Нет, через Москву Наполеону идти резона не было — такого круголя давать! Короче путь был. Через тот же наш Константинополь, через Дарданеллы наши. Правда, нашими они тогда еще не были. Но уже клещами две наши русские армии обхватили Черное море. С одной стороны Босфора Суворов стоял, а с другой — Кутузов.

Флот британский мешал им пока руки друг другу пожать! Но Трафальгарское сражении уже брезжило на горизонте времени — год до него оставалось всего.

Так что угольками догорал слух, пепла даже обещал не оставить. Но из угольков-то этих вдруг новый слух и раздули! И такой пожар заполыхал, что меры нужно было принимать незамедлительно. Не репутацию он должен был спалить московского генерал-губернатора графа Ростопчина Федора Васильевича, а жизнь его саму!

В серебряный сумрак своего кабинета пригласил Ростопчин обер-полицмейстера Тестова Елизара Алексеевича. Разговор предстоял у них прямой, без утайки. Потому сумрак такой, серебряный, создан был. Взгляд там свой, в какую сторону не повернешь, — не утаишь, не спрячешь! Отразит серебро сумрака этот взгляд-то куда надо.