Фельдегеря генералиссимуса - [30]

Сам же Бутурлин был не единожды ранен, два раза тяжело.

Дюрасов, Дуэльный кодекс, 1908 г., с. 132

Поединок — как порок человеческий — сладок, если он запрет имеет. Разреши его, но усмеши его кондиции до смешного умалишения. Поглядим, найдутся ли такие молодчики, что на потеху праздной публике из трубочек бузиной пуляться друг в друга будут? А бузиной не хотите, то вот вам и ваши Лепажи в руки; только пули мы не из свинца, а из воска лить будем! Бейтесь за свою честь, но не взыщите с нас, если мы опять рассмешимся. Так что не искорени порок, а усмеши! Он сам собой искоренится.

Подарок для человечества, или Лекарство от поединков, Брошюра, изданная в Санкт-Петербурге в 1826 году анонимным автором

Я не разглядел: пуля угодила графу Шереметьеву в живот или в грудь. Он три раза подпрыгнул, упал — и стал кататься по снегу от боли. Не безызвестный вам Катенин, друг стихотворца нашего Пушкина, подошел к раненому и спросил его: «Что, Вася? Репка?»

Письмо, автор и адресат неизвестны

Умри, Денис! Лучше не напишешь.

Кажется, слова Дениса Фонвизина о своей пьесе «Недоросль» или слова Потемкина Денису Фонвизину о той же самой пьесе

Ай-да Пушкин, ай-да сукин сын!

А. С. Пушкин

Из всей мебели в комнате было всего лишь два кресла. Но и этого ему было довольно.

Да будь тут даже вместо кресел гвозди, вбитые в пол, он все равно бы ее выбрал. И, разумеется, не из-за стен-парусов выбрал, как думал князь Андрей. Дверь этой комнаты как раз была напротив двери в комнату Жаннет.

Одно кресло он поставил так, чтобы мог, сидя в нем, видеть дверь, а второе, чтобы можно было на него положить свои ноги, что он тотчас сделал, убедившись, что дверь хорошо видна — и ног его от двери не видно.

Сапоги свои, по своему обыкновению, снимать не стал. Босым бегать по княжескому дворцу, если что вдруг случится, не собирался — набегался в свое время по императорскому!

И когда в дверь любезно постучали, переменил положение ног.

Такого свойства стук, как правило, которое он вывел из своей практики, ничего хорошего не предвещал.

Спичек у него с собой не было. Не курил. Но в ногах у него было кресло, которым он, не вставая с места, мог бы опрокинуть дюжину непрошеных гостей, попытайся они вломиться без его приглашения к нему в комнату. Но когда дверь открылась, он увидел управляющего — и вернул положение ног в прежнее: положил каблук левого сапога на носок правого. И ему было досадно, что управляющий не может от двери видеть это непринужденное положение его сапог. Но управляющий был столь ловок и опытен, что ему не нужно было видеть это вовсе — и сказал насмешливо (Бутурлину) — и в тоже время серьезно (сапогам Бутурлина):

— Я к вам в качестве секунданта полковника Синякова.

— Я вас слушаю, — встал из кресла Бутурлин.

Неуважение к секунданту противника — это все равно, что неуважение к самому противнику. Сейчас для него полковник Синяков был не тем старичком-полковником, над которым можно было весело подшутить, а тем человеком, который завтра встанет у своего барьера, чтобы убить его, или ранить, или промахнуться, что было более всего вероятнее; а потом ждать ответного его выстрела. И все же Бутурлин не утерпел и сказал:

— Сесть не предлагаю. Сапогами запачкано. — Уж больно не понравились ему бакенбарды управляющего. Они были не в моде. Они войдут в моду при следующем императоре. Выскочек такого рода он на дух не переносил!

— Как вы это ловко сказали: сапогами запачкано, — похвалил его управляющий и небрежно махнул рукой: — Ничего. — И сел в кресло, в котором сидел до этого Бутурлин. — Я пока к вам без дуэльных церемоний. — И тут же вскочил — будто кресло и это было испачкано. — Да, лучше стоя!

— А не пойти ли вам лучше вон, господин секундант!

— И это ничего, — выйти вон управляющий не собирался и сказал вкрадчиво: — Просто мы с вами обменялись любезностями, вернее… с вашими сапогами. — И глумливо улыбнулся. — Так что, штабс-ротмистр Бутурлин, мы, надеюсь, квиты. Не на дуэль же мне их вызывать! Вы меня поняли? — И чуть погодя произнес тихо и достойно: — Я, кажется, не давал пока вам повод, чтобы вы позволили своим сапогам так неучтиво со мной обойтись. Ели же я вам дал повод сейчас, то извольте. Я готов!

— Приношу свои извинения! Если же этого вам не достаточно, то и я готов. — сказал Бутурлин.

— Я вполне удовлетворен.

— Садитесь!

— Ничего, я постою, — ответил управляющий и усмехнулся: — Может, вы меня опять попросите выйти вон, а я тут рассядусь. Так что сперва выслушайте меня, а потом уж решайте: в кресло меня — или за дверь! Помните, кто это сказал? — начал он не без трепета в голосе, но трепета насмешливого. — Не искорени порок, а усмеши его — он сам по себе искоренится! Нет?.. Не вспомнили? Эти верные слова князь Николай Андреевич сказал. Так вот вам наши кондиции вашего завтрашнего поединка с полковником Синяковым. Они под тем девизом писаны! — И он торжественно произнес: — Не искорени порок, а усмеши его — он сам по себе искоренится! — и протянул Бутурлину лист, сложенный вдвое.

— Эти кондиции чьей рукой писаны? Вашей или полковника? — спросил спокойно Бутурлин, когда прочитал последний пункт кондиции поединка.