Фехтовальщица - [23]

– О, будьте осторожнее с такими высказываниями, сударыня. Не все, как я, примут ваши слова всего лишь за последствия юношеской неопытности. Идите с Мари-Анн. Она устроит вас в комнате для гостей. Вам нужно отдохнуть, а завтра мы продолжим разговор.

Комната для гостей располагалась на втором этаже, и когда служанка проводила туда Женьку, широкая кровать под шелковым пологом была уже готова для сна. С белого потолка улыбался лепной амур. Он как будто посмеивался над сценками любовного содержания, в изобилии рассыпанными по шпалере[15] на стене.

Хотя вся обстановка гостеприимного дома располагала к умиротворенному спокойствию, фехтовальщица уснула не сразу. Сначала ей мешали непривычные запахи и ночные звуки, потом донимали впечатления прошедшего дня и мысли. Она все сжимала в ладони рубиновый перстень, повернутый камнем внутрь, и думала о том, что будет делать дальше. Продать перстень было и в ее планах. Она собиралась пошить на него мужской костюм, купить шпагу и рискнуть проникнуть в школу де Санда под видом брата Жанны де Бежар. «Потом… потом нужно как-то сделать финал сюжета мирным… мирным… как же?» Женька была неглупой девушкой, но даже больше чувствовала, чем понимала, что словосочетания «школа фехтования» и «мирный финал» совершенно не сочетаются. «Не сочетаются… – продолжала мысленно искать пути к их объединению фехтовальщица. – А если я уничтожу какого-нибудь монстра или злодея?.. Или спасу кого-нибудь?.. Это ведь тоже хороший финал! Даже отличный! Отличный, но мирный ли?.. Почему бы и нет?.. Да, такой финал тоже может быть мирным».

Устав от потока трудных мыслей, фехтовальщица, наконец, заснула. Раскрылась ее расслабленная ладонь, сверкнул, прятавшийся в ней, уголек рубина в перстне Дворцового Насмешника… Камень страсти и войны был прекрасен, но ничего мирного в нем не было.

3 часть. Повороты

Шанс

– Госпожа де Бежар, завтрак уже готов, – извлек из глубины длинного забытья чей-то птичий голосок.

Фехтовальщица промычала что-то невнятное и разлепила сомкнутые веки. Над головой вздувался алый, расшитый амурами полог, в котором парило утреннее личико Мари-Анн. Где-то слышался звон колокольчика, будто эти самые младенцы со стрелами пытались будить спящее фехтовальное сердце.

– Кто это там? – спросила Женька.

– Где? – спросила Мари-Анн.

– Звонит,…кто звонит?

– Это отхожая повозка. Пора опорожнять горшки. Золотарь[16] всегда подъезжает к нашему дому в это время.

– А сколько сейчас? – спросила Женька.

– Девять часов.

– А число? Какое сегодня число?

– Двадцать шестое августа, пятница.

– А год? Какой год?

– Тысяча шестьсот двадцать четвертый от Рождества Христова, – засмеялась Мари-Анн. – Проснитесь же, госпожа де Бежар!

Женька выпросталась из-под атласного одеяла, и Мари-Анн стала готовить ее к выходу в гостиную.

Яркое летнее утро разматывало над городом новый солнечный клубок. Золотая нить его ложилась в канву путаных грязных улочек, пробегала по контуру флюгеров и подбивала легкой позолотой края черепичных крыш. Курились трубы, покрикивали за оградой лоточники, шумели проезжающие экипажи.

Дом герцогини де Шальон продолжал благоволить к фехтовальщице. По приказу высокородной хозяйки Женьку одели в одно из дарованных ею платьев. Мари-Анн поправила размер, убрав лишний объем в талии, и подогнула подол. Франсуаз была выше и полнее своей юной землячки.

– Герцогиня живет одна? – спросила Женька у служанки.

– Да. Она вдовая. Ее муж погиб, когда воевал против д’Эпернона. Многие тогда погибли.

– А сколько ей лет?

– Двадцать четыре или двадцать пять. Я верно не знаю.

– Она выглядит старше.

– Это от трудной жизни, госпожа. У ее светлости был очень строгий дед и грубый отчим, потом эта война с королем. Герцогиня сама перевязывала раненых.

По словам Мари-Анн, ее госпожа принимала в Женьке участие. Как относится к этому вниманию сестры короля, фехтовальщица еще не знала, и молча наблюдала в зеркале, как из нее пытаются лепить приличную девушку. К завтраку она вышла довольно уверенно, присела в приветственном поклоне, как учила мадам Лекок и, повинуясь знаку герцогини, села за стол.

Завтрак подавался в той же нижней зале, где прошлым вечером Франсуаз внимательно разглядывала необычное тело своей непрошенной гостьи. Со стен на уставленный яствами стол молча смотрели сухие лица с фамильных портретов. Их как будто тоже волновал запах жареного мяса в тарелках, но они жили по другую сторону земной тяги и были вынуждены держать себя в рамках.

– Это кто? – поймав в их ряду чей-то лукавый, не присущий мертвому, взгляд, спросила фехтовальщица.

– Кто? – обернулась Франсуаз.

– Вон тот, с носом.

– Это Генрих Четвертый, мой отец.

– У него веселые глаза.

– Да, он любил жизнь, хотя она его и не баловала.

– Зато вам повезло, ваша светлость.

– Я бы не стала называть Божий промысел везением. Да и разве можно знать, что дано нам в награду, а что в наказание? Теперь мне хотелось бы вернуться к разговору о вашем будущем, Жанна, ибо мне кажется, что провиденье привело вас в мой дом не случайно.

– Но я не хотела…

Франсуаз сделала упреждающий жест ухоженной рукой и продолжала:

– Завтра у Файдо будет прием. Это один из богатейших столичных откупщиков.