Фехтовальщица - [120]

Обе группы дали слово не вмешиваться, и сдержанно поклонились друг другу. Д’Ольсино продолжал невозмутимо есть фисташки и смотреть на господина де Жано. Он стоял близко, и Женьке снова стало казаться, что она видит свое искаженное отражение в его прозрачных глазах.

– Все, господин де Жано? – спросил граф.

– Да.

– Вы переменились с тех пор, как мы виделись последний раз, сменили имя, костюм, только вот глаза… Они такие же, как у меня, только другого цвета… В руках у вас шпага… Вы давно фехтуете?

– Давно.

– Так вот откуда у вас такой жесткий взгляд.

– А вы… я вижу вы опять с девочкой?

– Да. Этого прелестного ребенка я купил вчера у парижского бандита. Ее зовут Люссиль, и она уже любит меня. Правда, милая?

– Да, Камиль, – совершенно серьезно ответила Люссиль.

У фехтовальщицы слегка свело челюсти.

– Вам лучше увести девочку, граф, – сказала она.

– Зачем? Эта девочка – дочь повешенной воровки, видела и любовь, и смерть. Она не боится крови. Так, Люссиль?

Девочка молча кивнула. Граф сбросил плащ, вышел на свободное место и с улыбкой встал в боевую позицию. Женька с некоторым внутренним трепетом сделала то же самое.

– Жаль, что вы не остались в моем доме, господин де Жано. Мне так холодно одному, – все с той же проникающей улыбкой начал наступление д’Ольсино.

– У вас была жена, – взяла защиту фехтовальщица.

– Да, но Верони никогда не понимала меня так, как вы. Она была всего лишь прелестной глупой куколкой, которой место в красивой коробке, – продолжил наступление граф.

– Я тоже не понимаю вас, – отбила еще один выпад девушка.

– Неужели? Не нужно стесняться. Мое отражение в ваших глазах так выразительно и живет в них так беспрепятственно… Его держат там те прелестные дети, которые были принесены вам в жертву, вам, а не Маргарите, не так ли?

Чередой нескольких активных атак д’Ольсино заставил фехтовальщицу отступить до стены павильона де Жанси. Женька слегка пошатнулась. Граф фехтовал сильно, но больше всего ей мешали его глаза. Они были на достаточном расстоянии, но все равно ей казалось, что она видит в них свои бесполезные телодвижения.

«Черт! Не нужно разговаривать!» – мелькнуло в закипавшем яростью мозге. Она прекратила беседу, расслаблявшую ее руку, и стала наступать.

– О!.. О!.. Да вы, в самом деле, хотите убить меня! – умело отражая атаки, засмеялся д’Ольсино. – Прелестно! Вы все еще думаете, что дело в шпаге?

Женька не ответила, – она продолжала атаковать. Решение не замечать словесных уколов своего противника придало ей новую силу. Граф попятился, сделал ошибку в защите, и фехтовальщице удалось выбить шпагу из его руки. В другой руке еще оставалась дага, но он вдруг отбросил ее сам.

– Довольно, довольно! Я сдаюсь! – воскликнул он, продолжая улыбаться, будто снова предлагая ей дружбу.

Фехтовальщица застыла перед графом со шпагой в руке, словно остановившись на краю его пронзительных глаз и чувствуя, как корчится в их голубых сполохах ее отражение.

– Деритесь, граф! – настаивал де Летанг. – Господин де Жано, вы позволите господину д’Ольсино поднять оружие?

Девушка не ответила, она вскрикнула и выбросила руку со шпагой вперед. Хищно сверкнув, лезвие мгновенно пронзило голубой графский глаз, и д’Ольсино без единого звука мягко упал на мокрую траву. Из пробитой глазницы хлынула кровь, а взгляд его другого глаза остановился на затянутом тучами небе.

– Камиль! Камиль! – воскликнула Люссиль, бросилась на тело своего господина и забилась в страшном недетском припадке.

Де Санд хотел оттащить ее, но девочка укусила его за палец, вырвалась и побежала в лес. Ее никто не останавливал.

Лабрю наклонился над телом, потрогал, посмотрел…

– Мертв, – констатировал он коротко и взглянул на фехтовальщицу.

– Черт возьми! – воскликнул де Летанг.

– Разъезжаемся, – сказал де Санд, – И быстрее. Дуэль состоялась. Мы все могли предвидеть такой исход, господа. Как вы считаете, Альбер?

– Если граф сам бросил дагу, то это его дело. Он был безоружен, а господин де Жано не позволил ему поднять шпагу. Это не запрещено, но… теперь это дело господина де Жано.

Женька, слушая все это, молча смотрела на рассыпанные по земле фисташки. Она думала, что ее сейчас стошнит, но во рту было сухо, только снова начал ныть зуб. Де Санд не стал больше слушать ее возражений, велел де Зенкуру уезжать, а сам вместе с Лабрю повез фехтовальщицу к цирюльнику. Там ему и Лабрю пришлось держать девушку за руки. Никогда она еще не испытывала подобной боли и орала с такой силой, будто ей вырывали не зуб, а вживую отнимали ногу. Цирюльник возился долго. Зуб все соскальзывал с инструмента, а кровь текла изо рта так, будто ей самой только что разворочали шпагой череп.

– Господин де Санд, у вас есть вино? – спросил Лабрю.

– Во фляге.

– Дайте хлебнуть господину де Жано.

– Оно очень крепкое.

– Превосходно! Давайте!

Смешанное с кровью, вино молниеносно ударило в голову и погрузило сознание в кошмарные сгустки бреда. У цирюльника появилось несколько рук, машущих блестящими инструментами, рядом с Лабрю возникло лицо Монрея, а мертвый д’Ольсино целовал ее так больно, что она снова порывалась его убить.

– Тише, тише! Я только хочу вытащить у вас изо рта эти кровавые тряпки! – донеслись до фехтовальщицы слова врача.