Фата-моргана любви с оркестром - [17]

У сеньориты Голондрины дель Росарио было всего три пункта программы. «То, без чего немыслима уважающая себя городская площадь», — говорила она. Посадить деревья, поставить скамейки и построить детскую площадку. Теперь, с появлением городской газеты, она надеялась на куда более скорый успех своих начинаний. «Голос пампы» оказался хорошим союзником в ее крестовых походах. Помимо местных и государственных известий (а также странички, где в окружении виньеток печатались стихи и мысли читателей), в газете стали размещать предложения по улучшению городского обустройства и обличительные статьи против нечистых на руку властей.

И все же, созерцая на ходу пылающий закат над крышами, сеньорита Голондрина дель Росарио думала, что главная ее битва, ведомая с самого приезда, — битва за церковь. Вот в чем, по ее мнению, состояла печальная неповторимость Пампа-Уньон: это было единственное селение в мире без колокольни, возвышающейся над домами. Единственное селение, где ни разу не слыхали вечернего звона и не спешили по зову колокола на воскресную службу. В Пампа-Уньон ни одного покойника не отпели в церкви, как полагается, и не проводили в последний путь скорбным перезвоном. Ей было невыносимо горько жить в городе, лишенном «небесной артиллерии», как называла колокола одна из монахинь в ее школе.

Подходя к Рабочему театру, она заметила на углу тщедушную фигурку Йемо Пона в рекламных латах. Голондрина дель Росарио поздоровалась с ним и ласково потрепала по волосам. Ей было известно, что отца у мальчика нет, мать работает официанткой в распивочной, а сам он не только трудится на хозяина синематографа, но и добывает лишний грошик, будучи на побегушках там и сям, а потому она часто просила его передать какое-нибудь поручение или посылала за мелкими покупками. И всегда, с благосклонного разрешения отца, кормила обедом у них дома.

Она уже собиралась войти в фойе театра вместе с парнишкой, когда к ней подсеменила торговка сладостями.

— Пришла телеграмма от Фелимона, — сообщила старуха с простодушной улыбкой.

Ее фартук и головной платок были сшиты из мешковины. Кусок той же ткани покрывал корзинку с товаром.

— Ах, вот как? И как поживает сеньор Отондо? — спросила сеньорита Голондрина с деланой заинтересованностью.

— Пишет, что приплывет на пароходе «Кито» в начале августа.

Сеньорита Голондрина дель Росарио ответила, что очень рада за нее, как-никак родной брат возвращается. И, взглянув на часики, воспитанно извинилась и упорхнула внутрь театра.

Фелимон Отондо был последний ее поклонник. Боксер полутяжелого веса, здоровый и мрачный увалень жил на одной с нею улице, через два дома. Пару месяцев назад он отправился испытать судьбу в Вальпараисо, поскольку мечтал стать чемпионом Чили, а потом уехать в победоносное турне по Европе, как Кинтин Ромеро[12], его кумир, о котором он знал все до самой последней мелочи, не раз описанной в спортивных журналах. Все четыре стены в комнате уньонского силача были увешаны вырезками про чемпиона страны, известного среди обожателей как «Андский Лев».

Будучи соседом сеньориты Голондрины дель Росарио, Фелимон Отондо, однако, отважился с ней заговорить лишь накануне отъезда в Вальпараисо, вечером, когда по небу бежали белые облака, а она возвращалась из школы, где разучивала с девочками стихи к празднику майского дерева. Фелимон Отондо дожидался ее у своего дома. Он глухо поздоровался и с робкой надеждой, умильно, словно домашний пес, протянул ей страницу антофагастской газеты «Алфавит», прося прочесть ему обведенную карандашом заметку. «В школу-то я не ходил», — сказал он. Сеньорита Голондрина дель Росарио растрогалась. Заметка оказалась вызовом на бой за подписью одного боксера с прииска Аконкагуа. Хорошо поставленным голосом чтицы она произнесла заголовок: «Вызов на матч по боксу». Затем деликатно откашлялась и продолжала:

«Настоящим имею честь вызвать профессионального борца Фелимона Отондо из селения Пампа-Уньон…»

— Это я, — серьезно вставил он.

«…на боксерский матч на следующих условиях: десять раундов английским манером, 10 числа сего месяца на прииске Аконкагуа либо в селении Пампа-Уньон. Мой вес на ринге 83 килограмма 450 граммов».

— Подпись: Педро Сабала, — договорила она, отведя взгляд от заметки.

— Да жабодав он, этот Перучо Сабала! — презрительно фыркнул он, принимая обратно газетную страничку.

С того дня Фелимон Отондо ждал ее каждый вечер у театра. Рассказывая про клинчи, хуки по печени и технические нокауты или поясняя разницу между весом мухи и полусредним, провожал по темным улицам до дому. И, в общем, она была ему признательна, ведь по вечерам в городе вечно ошивались похотливые пьянчуги и наглые приезжие. «Со мной к вам ни один обормот не осмелится пристать», — говорил ей Фелимон Отондо, задиристо поигрывая своими 85 килограммами и 350 граммами мышц и свирепо бия себя кулаком в ладонь.

Сеньорита Голондрина дель Росарио имела обыкновение приходить в театр задолго до начала сеанса, чтобы смахнуть пыль со старого фортепиано и просмотреть программу. В тот день давали чилийскую картину под названием «Одинокие матери». И к вящему удовольствию образованной публики поселка — вторую часть «Отверженных», по одноименному роману знаменитого писателя Виктора Гюго. В рецензии, вышедшей в прошлую субботу в «Голосе пампы», говорилось, что это одно из самых прекрасных и волнующих произведений французского кино «с прелестными сценами и чувствительными эпизодами, будто бы нарочно снятыми для того, чтобы сеньорита Голондрина дель Росарио блеснула своим непревзойденным музыкальным талантом, аккомпанируя фильму».