Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [146]

Кормили этого агрессивного постояльца, приоткрывая дверь и закидывая туда ку­сок мяса или добытого для этого воро­бья.

Позже подобная ситуация имела место в Москве у моих друзей–ботаников. Доцент Королькова ― сер–довольная мягкая душа, поддалась уговорам своего сынули–ша­луна (студента–биолога), и они согласились передержать недельку в мо­сковской квартире двухметрового крокодила, которого лишь на третий день удалось накрыть перевернутым шкафом, но это все же был крокодил, а не малюсенький комочек меха, напичканный злобой и коварством.

Если нужно было достать что‑то из находившихся в комнате вещей, Шурик брал швабру для самообороны, приоткрывал дверь, заглядывая внутрь и высматривая, где притаился этот демон. Иногда присутствие котенка выдавала лишь складка, про­бегающая по висящему на стенке ковру: звереныш умудрялся лазать по нему до самого потолка изнутри вдоль стены.

Шурик бегом заскакивал в комнату, хватал, что требовалось, и пулей, матерясь, выскакивал за дверь. Свою окончатель­ную судьбу этот котенок нашел в Ленинград­ском зоопарке.

…Какая‑то девуля–красотуля юных лет, непонятно откуда взявшаяся на кордоне, непонятно что там делавшая (претен­дуя на богемность и демонстративно медитируя под заунывные звуки флейты), непонятно куда потом исчезнувшая. Такая публика нередко встречается в заповедниках и прочих далеких от цивилизации местах с кра­сивой природой и увлеченны­ми людьми, которые эту природу изучают.

…Владислав Белов ― колоритная фигура, зоолог и художник из Питера, постра­давший в свое время за диссидентские взгляды. Он рассказывал о том, как, будучи упрятанным в психиатрическую больницу и изнывая в изоляции от жизни, тайком держал там в пыли, собранной с пола в полиэтиленовый пакет (подобие почвы), до­ждевого червяка… Приезжая весной в Ай–Дере, он изучал леопардов и бабочек, рисовал и занимался отловом змей, чтобы подработать (получив после освобожде­ния «волчий билет», в городах он не мог устроиться на работу даже дворником). В тот сезон он поймал кобру, уже в мешке отрыгнувшую только что съеденного турк­менского эублефара ― редчайшую ящерицу, представленную к тому времени в науч­ных коллекциях всего несколькими экземплярами. Бывает же такое!

Крупный мужчина с внушительной рыжей бородой, Владислав, будучи змееловом, пережил несколько укусов гюрзы и кобры, но позже лишь чудом останется жив после укуса мел–кой, невзрачной эфы: отправившись в тапочках ловить бабо­чек около кор­дона заповедника, он получил в ногу два укуса.

Выглядело это ужасно: когда я пришел на Пархай, он лежал в захламленном душ­ном вагончике в куче скомканных грязных спальников и буквально умирал от почеч­ных колик, с какой‑то фатальной агрессивностью отвергая врачей, «ско­рую помощь» и чье‑либо официальное участие. Мне казалось, что он настолько ненавидел систе­му, что ему легче было сгинуть самому, чем принять что‑либо от государства. Он клял эту эфу («…даже не зашипела предварительно»); смеялся над собой; грелся, выйдя ко мне, на солнышке у вагончика и брызгал кровью на кустики по малой ну­жде…

Потом ему станет хуже; потом за ним прилетит вертолет из Ашхабада; потом, перед явным концом, к нему вызовут родственников. А потом, уже окончательно при­знав ситуацию безнадежной, врачи почему‑то не отключат аппарат искус­ственной почки в положенный по инструкции день, а на следующее утро ему станет лучше.

…Евгений Панкратов ― несомненно один из наиболее самобытных и талантливых ученых, с которыми мне приходилось общаться. Он часто хмур, но у него веселое, всегда готовое посмеяться лицо, а наша шустрая молодежная компания уважительно дразнила его «классиком отечественной био­логии» («Классик, идите, чай готов!»). Он периодически приезжал в Копетдаг, занимаясь поведением птиц и ящериц, мы виде­лись там неоднократно; общение с ним дало мне многое.

…Митька Дельвиг ― зоолог, мышатник, бесшабашная душа; мой давнишний близ­кий приятель, с которым мы, будучи студентами, путешествовали зимой по заснежен­ной архангельской тайге.

Мы были тогда в снегах втроем с ним и с Жиртрестом и, решив не сквернословить слабовольно вдали от цивилизации и от облагораживающего дамского общества (я вообще матке люблю), установили штраф в один дефицитный мелкашечный патрон за каждое непечатное слово.

Однажды вечером я вышел из охотничьей избы на мороз выплеснуть грязную воду после мытья посуды, а входя назад, оставил на железной ручке входной двери кожу с мокрой ладони и весь отпущенный мне на остаток жизни запас непечат­ной лексики и все причитающиеся мелкашечные патроны сразу…

А несколько лет спустя Митяй вместе с моими родителями и близкими друзьями провожал меня из подмосковной Бала­шихи в мою первую поездку в Туркмению (Чача, Андрюня, Ленка, Эммочка, как вы там?..).

Мы все вместе любовались красотами Ай–Дере; фотографировали на закате птен­цов филина в нише на скале; расходи­лись днем в маршруты кто куда, а теплой но­чью, когда спадала жара, сидели около вывешенной Владиславом сильной лампы, рассматривая прилетающих на ее свет бабочек; пили зеленый чай; острили; обсу­ждали жизнь, любовь, природу, свои зоологические и прочие проблемы, включая и ястребиного орла. Прекрасные были времена…