Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [145]

Я сидел в углу большой комнаты, которую разделяли в качестве гостиной Перева­ловы и еще одна семья, смотрел на лица крутящихся взад–вперед ребят, прислуши­вался к разговорам и думал о том, как все вокруг потрясающе привлека­тельны, мо­лоды и как все у всех на подъеме. В это самое мгновение сидящий у окна Валерка встал, вытащил из кармана сигарету и, чертыхнувшись с неверием собственным гла­зам, высказал вслух мою мысль:

― Ё–моё, ребята, какие же вы все красивые!..

Если бы мог обратиться сейчас ко всей былой молодежной коммуне Сюнт–Хасар­дага, сказал бы так: «Ребята! Когда сегодня вспомните ненароком былые счастливые времена в Туркмении, вспомните уж и о том, что обязаны ими вы все были именно Андрею Николаеву. Так будет справедливо».

…Отвлекаться от неизбежных трений замкнутого коллектива в заповеднике помога­ют местные сенсации. Сейчас все об­суждают, как на Юру в горах прыгнул леопард. Мужик сидел на корточках у костра; тут зашипел, переливаясь, закипевший чайник, Юра кинулся к нему, и в это мгновение на место, где он сидел, бесшумно приземлил­ся леопард. Поняв, что прома­зал, кот почти в воздухе развернулся на девяносто гра­дусов и вторым прыжком исчез в темноте.

Поразительно. И совершенно необъяснимо. Было необъяснимо, пока Юра не упо­мянул, что незадолго перед стоянкой рассматривал и трогал остатки не доеденного леопардом кабана…

Мы сидели с ОБП и Переваловым, обсуждали это, допивая шампанское пополам с местным самодельным абрикосовым компотом ― сказочным райским эликсиром, со­единившим в себе силу здешнего солнца и туркменской земли (незаметно и щедро подложенным Муравскими ребятам в машину), как вдруг открывается дверь и в нее входит Вовик с сонной мордой; я его в первый момент даже и не узнал.

Вовик ― это рыжий кот, живущий в микрорайоне у всех сотрудников сразу. А не, узнал я его потому, что вся его рыжая шкура была, как у тигра, раскрашена черными полосками.

Перевалов, по–отечески глядя на кота, уже явно смирившегося с этим унижением, поведал, что, когда метили джейранят остался разведенный урзол, ну не выбрасы­вать же было его… Вовик так и ходил тогда тигром пол года, пока не перелинял по­степенно полностью…»

44

Шахзад­е, воссед­ая на спи­не у Рух, внимательн­о осматри­вал местность, над кото­рой они пролет­али…

(Хорас­анская сказка)

Облака за иллюминатором плывут по своим делам, а я лечу по своим и думаю о том, что четыре года назад, после вто­рой встречи орлов у Коч–Темира, имел ведь равные шансы продолжить наблюдения там или где‑либо еще. Мы даже пого­ворили тогда об этом со Стасом, но уж больно населенным и освоенным казалось это место. К тому же, вернувшись в за­поведное ущелье Ай–Дере, мы отвлеклись на ловлю змей (тогда я, чтобы попробовать, поймал первую в своей жизни кобру) и на общение с со­бравшейся там пестрой веселой компанией.

…Живший на кордоне Шурик Карпенко ― егерь охраны, сидел в Ай–Дере без транспорта как без рук. Тощий, длинный, вечно злой и не устроенный в жизни, но аб­солютно непродажный (его так никому и не удалось ни разу подкупить), он стал для меня символом трудной, неудобной, но воистину бескомпромиссной честности.

Иногда, выходя утром на крыльцо и буркнув под нос, мол, хватит спать, он оглашал туркменский поселок неумелым воп­лем пионерского горна, купленного за рубль на ашхабадском базаре. Меня он звал «Поползнев».

Один раз я зашел к нему домой, когда он сидел на протертом диване напротив телевизора и сосредоточенно курил, вни­мательно глядя на темный экран.

― Проходи, Поползнев, садись. Не удивляйся, телевизор не показывает, только звук. Сижу слушаю кино…

Через некоторое время у кого‑то из соседей тоже сломался телевизор: звук исчез, но изображение осталось. Они по­ставили два этих ящика рядом у Шурика в комнате, и иногда туркменская семья, стесняясь, извиняясь и принося Шурке чу­рек с варе­ньем, приходила к нему вечером посмотреть свой и послушать его телевизор.

Потом Шурик перебрался в Ашхабад, занимаясь в Копетдагском заповеднике отло­вом ядовитых пауков и скорпионов (их яд еще ценнее, чем яд змей). Два холодиль­ника в его квартире были заполнены спичечными коробками с этой нечистью, а пол­ки на кухне были заставлены бесконечными рядами трехлитровых банок, ведрами и полиэтиленовыми пакетами, до краев заполненными высыпанными из коробков спичками, просто выбросить которые он не мог («Вы что, сколько на них древесины потрачено!»). Он при мне убеждал соседа купить у него эти спички за бесценок, что дало бы возможность всю зиму топить печку одними спичками ― гораздо дешевле, чем закупать дрова… Сам же он громогласно ругался по утрам, выйдя на кухню заку­рить, потому что спичек везде было тьма, а вот чиркнуть было не обо что: коробки со скорпионами и пауками, вынутые из холодильника, всегда были слегка влажные, от них не зажигалось…

Одна комната в Шуркиной квартире пустовала уже две недели, потому что там жил Котенок дикого камышового кота, отказавшийся приручаться и кидавшийся на людей. Его притащили из тугаев совсем малышом, потом он поменял несколь­ко хозяев, ни один из которых не мог с ним совладать, и в конце концов оказался у Шурика.