Фарт - [80]

Муравьев иронически скривил губы, но Турнаева поддержала Зинаиду Сергеевну, а Давыд Савельевич обрадовался.

Появилась тетя с огромным блюдом жаркого.

— Граждане! — завопил Петя. — Занимайте места согласно купленным билетам!

Павел Александрович выпустил из угла Катеньку. Уложив детей, выплыла из спальни Евдокия Петровна, и гости двинулись к столу.

После ужина тетка притащила патефон, стремглав накрутила его и предложила танцевать таким безапелляционным тоном, каким, вероятно, в больнице звала больных ставить клистиры.

Давыд Савельевич отвел Муравьева в сторону и негромко сообщил ему:

— Трудновато мне будет в этой школе. Бабье одно, не умею я с ними ладить. Непонятная прослойка. — Вздохнув, он сокрушенно добавил: — Но уж придется как-нибудь.

Муравьев ничего не успел сказать. Тетка схватила его за рукав, пробасив:

— Посторонние разговоры… — И громко прошипела Катеньке: — Иди танцуй.

Муравьев обхватил Катеньку и, вслушиваясь в ритм музыки, на всякий случай сказал:

— Я танцую по-домашнему.

Катенька ответить не успела.

— Ничего, тут все свои, — опередив племянницу, успокоила Муравьева тетка.

Дядя Павел с завистью поглядел на них, вздохнул и решительно сел возле двери, точно собирался никого не выпускать из комнаты. Тетка высокомерно обвела его глазами и с умильной улыбкой стала наблюдать за танцующими.

Муравьев склонился к Катеньке. Он шептал ей на ухо всякую чепуху. Катенька почувствовала, что между дядей Павлом и Муравьевым зарождается соперничество из-за нее, и ей это начало нравиться. Она смеялась, то и дело по привычке сгибаясь от смеха, точно ее били по животу. Чтобы не сбиться с такта, Муравьев старался посильнее прижать Катеньку к себе. Это мешало Катеньке и очень волновало дядю Павла.

Усердствуя, Муравьев зацепился за стул и с грохотом поволок его по комнате. Подбежала тетка, главный церемониймейстер, отодвинула стул, огляделась и потребовала, чтобы отодвинули к стене также и стол.

— Больше простора танцующим! — выкрикнула она как лозунг.

Стол отодвинули. Мозгов одернул свой белый пиджачок, поправил белый галстучек и, подойдя к Зинаиде Сергеевне, расшаркался, приглашая ее. Зинаида Сергеевна на голову была выше Мозгова. Улыбаясь, она пошла с ним. Раздались аплодисменты. Турнаева закричала, что тоже хочет танцевать. Петя воспользовался случаем, выпил для храбрости рюмку водки и подошел к жене.

Танцевать было тесно. Никто из мужчин танцевать как следует не умел и не догадывался, что нужно танцевать по кругу. Пары сталкивались, наступали друг другу на ноги, натыкались на мебель, и было очень весело.

Павел Александрович сидел на стуле перед дверью и ждал. Кончилась пластинка; он хотел захватить даму Муравьева, но тетка с такой быстротой вновь завела патефон, что Муравьев не успел отойти от Катеньки и опять начал танцевать с ней. Тогда дядя Павел понял, что надо изменить тактику. Нужно действовать обходным путем, исподволь. Сначала необходимо покорить сердце тетеньки, а потом уже наступать на главный объект. Решившись, он встал, придал своему лицу как можно больше мужественности и смело пригласил тетку. Она не отказалась. Она оправила платье и, не смущаясь, положила свои могучие руки на плечи Павлу Александровичу. Она была так толста, что дядя Павел не мог ее обнять. Он дотягивался только до бока, и, вероятно, поэтому со стороны было похоже: он приплясывает возле нее, словно кавалерист, собирающийся вскочить на застоявшегося коня. Разряженная в пунцовый шелк, тетка громко дышала, всей своей тяжестью налегая на его плечи. Пройдя с ней несколько шагов, Павел Александрович потерял все свое мужество и, устало ворочая шеей, все косился на патефон — скоро ли кончится пластинка?

Пластинка кончилась. Тетка позволила гостям немного передохнуть. Дядя Павел подошел к Муравьеву и стал тихо стыдить его:

— Присосались к женщине, и не стыдно вам? На вас люди смотрят. Не даете ей шага свободно ступить.

— У вас была дама, — сказал Муравьев.

— Ну, знаете, попробуйте вы с ней, а я возьму Катеньку. На тетином вздохе, как на хорошем компрессоре, может работать с полдюжины отбойных молотков.

Давыд Савельевич между тем снова атаковал Петю Турнаева.

— Твои рассуждения хороши для старых времен, иначе не скажешь, — начал он, ухватив Петю за пуговицу на рубашке. — В прежние времена работа, какую ни бери, была вроде хомута: запрягли — давай, милый, поднатужься… Нынче коленкор другой. Нынче труд — это слава человеческая.

— Правильно, папаша, верно. Разве я спорю? — покорно согласился Петя, лишь бы отвязаться от старика.

— Нет, подожди. Что не споришь, это хорошо. Но ты не виляй, ты выскажи свое мнение.

Чувствуя, как накатывает привычное раздражение, Петя только поматывал головой и с тоской оглядывался по сторонам, ища, кого бы вместо себя подсудобить старику Мозгову в собеседники.

Давыд Савельевич не отставал. Крепко держа Петю за пуговицу, он говорил:

— Ты смотри, какие настали знаменательные перемены. Я живой тому свидетель. Были мы страной отсталой, деревенской, соха да плуг — вот и вся индустрия. А теперь — гляди, каких городов, заводов понастроили, уму непостижимо!.. А время нынче горячее, грозное. Прошлый год возьми — война в Абиссинии. Нынешний год — события в Испании. И ведь это не просто феодальная генеральская пакость, фашизм лапищу свою протянул — вот это что такое! А как он завтра двинется на нас? Очень меня беспокоит международное положение.