Фарт - [198]

— Господи, да мне совершенно все равно!

— Нет, не все равно. И вы отлично это знаете.

— Послушайте, товарищ общественное животное, мне не интересно с вами разговаривать, можете это понять или нет? Тем более вы животное не только общественное, но, как выяснилось, то ли глупое, то ли назойливое. Простите за откровенность.

На этот раз замечание Татьяны Андреевны задело Бетарова. Все же он не ушел.

— М-да-с, — сказал он и, опершись кулаками о стол Татьяны Андреевны, наклонился над ним. — Грубовато, признаться, чего, по совести говоря, не ждал. Но ничего, пожалуйста. Видно, все-таки я вас допек. Что, если теперь я вас поцелую?

Он сказал это не то с насмешкой, не то с угрозой, не то с просьбой, но не двинулся с места, не переменил позы.

Вот теперь Татьяна Андреевна рассмеялась. А рассмеявшись, она положила ручку, откинулась на спинку стула и сказала с презрением:

— Ну знаете, всему есть предел!.. Теперь убирайтесь.

В сущности, она храбрилась, потому что не чувствовала уверенности, что Бетаров не осмелится ее поцеловать. «Что же, — подумала она, — пусть попробует, вот тогда я ему покажу!»

Между тем Бетаров не торопился.

— Нет, пожалуй, рановато еще. — Оторвав руки от стола, он выпрямился. Затем голос его дрогнул, и он закончил: — Хотел бы, но, честно скажу, еще не набрался смелости.

Она молча обмакнула перо в чернильницу. Это движение немедленно вызвало ответную реакцию.

— Не притворяйтесь! Пока я здесь, вам работать не придется, — сказал Бетаров усмехаясь.

И потому, что он угадал, Татьяна Андреевна стряхнула с себя внезапную нерешительность и вспылила:

— Да уйдете вы наконец?! Это просто возмутительно!

— Конечно, уйду. Но прежде должен сказать: я не нахал и не глупое животное. Я настойчивый. И вы должны это знать. Впрочем, можете считать меня нахалом.

Татьяна Андреевна положила ручку и с бешенством повернулась к Бетарову:

— Ничего не хочу знать, ничего не хочу считать! Не желаю вообще о вас думать!.. Господи, что за дурацкая комедия!

— И между тем думаете обо мне, — вставил он усмехаясь.

— Да, думаю, думаю, потому что вы назойливы, как осенняя муха. И… И… — Она не нашлась, что сказать. — В сотый раз повторяю: мне не о чем с вами говорить! И мне совершенно безразлично, почему и зачем вы сюда ездите. Не хочу вас знать, можете понять это в конце концов?!

Нестор Бетаров утвердительно качнул головой, обогнул стол, высокий, гибкий, человек-струна, с пружинистой рысьей походкой, и остановился у двери.

— Вот теперь, когда вы окончательно потеряли спокойствие, я могу повторить, что дико, страшно люблю вас. Не знаю, как это случилось. Иногда мне кажется, что всегда вас любил, любил еще до того, как увидел. И с этим ничего нельзя сделать, — закончил он просто, каким-то будничным, прибитым голосом.

Резко отодвинув стул, Татьяна Андреевна вскочила:

— Если вы не уйдете, уйду я!

Он стоял у двери и ухмылялся во весь рот.

— Сидите, я ухожу. Но все-таки не забывайте, боярышник наломан для вас с риском для жизни. Это чего-нибудь да стоит.

Она не ответила. Вот теперь, под конец, когда игра закончилась, она рассердилась необычайно. Откуда только берется на свете такая немыслимая самоуверенность? Что он представляет собой, этот вздорный человек, с его издевательским поведением и нахальными речами? Раздражение ее усиливалось из-за того, что она не сумела сразу дать отпор, прекратить дурацкую игру.

И так сильно было ее раздражение, что она не села снова за работу, а, обогнув с брезгливым выражением лица своего непрошеного собеседника, вышла из кабинета — он не сделал попытки ее остановить, — поднялась к себе в комнату и заперла за собой дверь.

Но у себя в комнате она не отделалась сразу от напоминаний о Бетарове. Перед ней на ночном столике стояли в кувшине ветки боярышника.

Татьяна Андреевна подошла к ним, вытащила из кувшина и, разбрызгивая воду, с сердцем вышвырнула их в форточку.

А Бетаров, выйдя из ее кабинета, направился к Сорочкину. Он открыл дверь и лицом к лицу столкнулся с метеорологом. Сорочкин стоял посреди кабинета, сжимая кулаки, и что-то неразборчиво шептал посиневшими, обкусанными губами. Лицо его было в красных и белых пятнах, над правым глазом прыгало веко.

— Вы!.. Вы!.. — едва слышно сказал он, когда Бетаров прикрыл за собой дверь. — Я все слышал… Я не хотел, но здесь слышно каждое слово. Вы хулиган! Убирайтесь отсюда!

Нестор Бетаров спросил спокойно:

— А, собственно, вам-то какое дело?

— Уходите вон, нам не о чем говорить!

— Фу-ты ну-ты, ну прямо секир-башка!.. А что, собственно, произошло?

Нелепо замотал Сорочкин головой, судорожно задвигал руками, точно ему не хватало воздуха, но не тронулся с места. Он задыхался. На открытой шее его вздулись жилы.

— Как вы смеете!.. Да я!.. Да вы!.. — выкрикнул он бессвязно.

Бетаров присвистнул:

— Ах вот, оказывается, что?! Влюблены?

— Благодарите бога, показал бы, где раки зимуют, не хотел смущать Татьяну Андреевну… — все еще отрывисто, судорожно, едва сдерживая крик, выговорил Сорочкин.

— Ладно, успокойтесь, а то как бы пеной не изошли. Мне нужна метеосводка. Она готова?

Сорочкин сорвался с места, кинулся к столу, схватил листок и, потрясая им в воздухе, ткнул Бетарову: