Фарт - [138]

Поручик, не сдавший полного офицерского экзамена. Две медали и два ордена. Жена. Двое детей. Нищета. Несколько верных товарищей, уцелевших после осады. И полное отсутствие связей. Впрочем, нет, не верно. Нашлись желающие поддержать его. Только Чупров отказался от этой поддержки.

Лет пять назад в Петербурге к нему явился сотрудник «Нового времени» Конашевич, чтобы взять интервью. О своем проекте Чупров не стал говорить. Тогда корреспондент заявил, что Чупров напрасно бережет тайну изобретения. Все равно в России осуществить свой проект он не сможет, лучше передать его «Обществу судостроительных заводов» для реализации за границей. «Общество» финансируется «Международным банком», и он, сотрудник «Нового времени», имеет полномочия говорить от лица «Общества».

Чупров спустил Конашевича с лестницы, но пророчество журналиста начало сбываться — заинтересовать своим изобретением государственные ведомства Чупров не смог.

И в дальнейшем не раз Конашевич пытался убедить изобретателя. Он ловил его на улицах, появлялся в Адмиралтействе; на протяжении двух или трех лет Чупров не мог отделаться от Конашевича. Однако Чупров не уступал.

В детстве Чупрова порол отец, потом его пороли в школе юнг; муштра, зуботычины, служебные унижения, наконец, нежелание признавать его проект — вот условия, в которых он существовал, и все же Чупров был верен присяге, потому что был верен родине. Ее земля и сады, города, леса и реки, степь, по которой бежит поезд, — это была родина. Предрассветный час в родной деревне, куда он приезжал на побывку, — это была родина. В три часа ночи под его окном играл на рожке босой косматый пастух. «Тирли-ти-ти», — пел его рожок, и из дворов выходила скотина. Лежа в постели, Чупров представлял себе, как женщины, разбуженные рожком, копошатся в своих избах, как открывают сонными руками запоры в хлевах, как с одинаковым мычанием выходят на улицу коровы; он представлял себе запах росы на лугах и солнце, поднимающееся над лесом. Он думал о том, что это повторяется из ночи в ночь, из месяца в месяц, — и это была его родина, этому он присягал.

Прежде чем приступить к своему проекту, много сил пришлось затратить на то, чтобы приобрести необходимые технические знания. А затем множество вопросов встало перед ним. В те годы мореходные качества подводных лодок были чрезвычайно низкими, техническое оснащение — примитивным. Лодки плохо поднимались на волну. При зыби в три балла волны перекатывались через лодку, вода проникала внутрь. Чтобы уберечь лодку от затопления, все люки приходилось закрывать, но тогда от работы керосиновых моторов давление воздуха внутри лодки понижалось, и вода втягивалась сильнее. Моряки вынуждены были задраивать горловины наглухо, то есть идти, по существу, в условиях подводного положения. Люди угорали, грозила опасность взрыва.

Условия жизни на лодках из-за малых размеров были отвратительны. Каждый лишний анкерок воды вызывал вопрос: куда его поставить? Если нужно было взять в поход лишнюю торпеду, то приходилось из кают-компании выносить стол или же пристраивать ее в проходе.

Разрабатывая конструкцию механизма для подводной постановки мин, Чупров должен был учитывать прочность корпуса лодки, предел допустимого погружения, расположение центра тяжести. Ему пришлось думать о вентиляционном устройстве, о том, как добиться, чтобы лодка держалась на заданной глубине, и о многих других вопросах, имеющих самостоятельное техническое значение, и решать их.

В результате трехлетней напряженной работы у него были готовы все чертежи.

Раньше Чупров и не подозревал о том, что создать конструкцию — еще не значит осуществить ее на деле. Но потом в Военно-Морском научном комитете он столкнулся со старыми адмиралами и понял, что разработать новую конструкцию легче, чем ее осуществить. По установившейся традиции адмиралы настороженно относились ко всему новому. Проект Чупрова показался им фантастическим. Больше того, он сводил на нет их привычные взгляды на морское могущество крупного броненосного флота. В морском ведомстве к проекту отнеслись внимательнее, однако никаких мер к его осуществлению, хотя бы опытному, принято не было. За внешним интересом к конструкции Чупрова скрывалось какое-то противодействие, какое — Чупров не понимал. И он ждал теперь, что князь Дыбин объяснит ему, в чем дело.

Князь сказал:

— Вам знакома судьба французского инженера Губе?

— Нет, ваше сиятельство, — ответил Чупров.

— Инженера Губе, конструктора подводных лодок, поддерживал морской министр Об. И все же Губе ничего не сумел сделать. Он был разорен, в конце концов, противниками подводного флота, доведен до нищеты, опозорен и убит. Да, да, его убили голод, тоска, разочарование… А тому, кто стал бы вас поддерживать, не мешало бы вспомнить судьбу Камилла Пелльтана, другого французского министра, и, кстати сказать, министра незаурядного. И что бы вы думали? Среди французских общественных деятелей не было человека, которого травили бы с такой яростью и настойчивостью, как его. Журналисты, промышленные воротилы, представители военно-морских кругов набросились на Пелльтана с невероятной злостью и не оставляли в покое, пока не истерли в порошок. Каких только гадостей не сочиняли про этого человека! Солидные, влиятельные газеты писали о том, что Камилл Пелльтан — самый грязный тип во Франции. Бульварные листки заполняли свои страницы карикатурами на Пелльтана. Говорили, что он пьяница и развратник, какого Париж не знал со времен Империи. Быть может, вы думаете, Пелльтан чем-нибудь действительно оскорбил общественное мнение? Или что он исповедовал какие-либо крайние взгляды? Вина Камилла Пелльтана заключалась в том, что он ополчился против увлечения строительством броненосного флота. Только и всего. Он покусился, таким образом, на дивиденды металлургических владык, и этого было достаточно. Камилл Пелльтан говорил: «Безумие расходовать народные деньги на создание дредноутов, которые может потопить суденышко, стоящее в десятки раз меньше. Праща Давида, — говорил он, — помните о ней! Маленький Давид победил пращой огромного Голиафа». Подводный флот находился тогда в младенческом состоянии, но Камилл Пелльтан верил в его будущность… И металлургические бароны, истинные владетели Франции, уничтожили Пелльтана, ибо он потрясал святое святых — барыши.