Фарт - [120]

— Товарищ майор, вы действительно так не соберетесь ехать, — сказал капитан Денисов.

Люсь встал с лежанки и поднялся во весь рост. Головой он коснулся плащ-палатки, натянутой под потолком. Как в резиновой грелке, в плащ-палатке захлюпала вода.

Люсь сказал:

— Почему вода? Землянки мы разучились строить?

— Подпочвенная, товарищ майор, ничего не поделаешь. Место сырое, — ответил начальник штаба.

— Поглубже вырыть ровик вокруг наката, только и всего.

Командиры встали, умылись, повар Житихин подал завтрак на стол.

Впервые за всю войну Люсь собирался отлучиться из полка — и все не мог отделаться от беспокойства. Он мучился от желания повидать сына, маленького человечка, оставшегося сиротой, перенесшего тяжелую болезнь, в грозное военное время научившегося писать. По временам майор страдал от сильных головных болей. Иногда они были так мучительны, что казалось, он не сможет больше скрывать этого. Нужно было посоветоваться с хорошими врачами. В прифронтовых санитарных частях можно было встретить хороших хирургов. Хороших невропатологов было гораздо меньше, — да и как их искать? А вместе с тем страшно не хотелось уезжать из полка. Всегда в таких случаях кажется: вот ты уедешь — и что-нибудь случится с полком.

Он надел китель, затянул ремень и вышел из землянки, не сказав никому ни слова.

Лейтенант Шеффер выбежал за командиром, бросив печальный взгляд на недочитанный том «Сестры Керри». Напяливая на свою пышную шевелюру летнюю пилотку, вскидывая на плечо автомат, он пропел для бодрости:

Если завтра война, если завтра в поход,

Будь сегодня к походу готов… —

и сообщил доверительно часовому:

— Вот и я готов.

Майор Люсь любил своего неунывающего адъютанта. Неунывающего адъютанта все любили в полку. Неунывающих всегда любят. Каждая шутка, каждая выходка Шеффера — а они не всегда бывали удачными — встречали одобрительные улыбки, поощрительные взгляды. «Вот бобик», — говорил начальник штаба. «Вот друг», — говорил комиссар полка. Майор Люсь называл Шеффера «пистолетом». В это утро Люся не забавляли выходки его спутника. Какие ни строил лейтенант уморительные гримасы, как ни пытался почуднее перепрыгнуть придорожный кювет или подбить прутиком раннюю весеннюю муху, Люсь не обращал на него внимания.

По лесной тропинке они вышли на прошлогоднее картофельное поле. Заржавленные снарядные осколки, конические алюминиевые дистанционные трубки, помятые стабилизаторы от мин, картонки из-под ракет — все эти отбросы войны сплошь усеивали землю. То и дело попадались розовые от молодой ржавчины, с двойными медными поясками, двухсотдесятимиллиметровые «поросята», как называли на фронте неразорвавшиеся немецкие снаряды. Они лежали в мелких лунках, залитых талой водой. Некоторые из них были вытащены на поверхность и, поставленные на попа, торчали, как вехи, вдоль тропинки.

У двух старых ветел, которые росли на окраине сожженной деревни Кузино, на берегу широкого пруда, покрытого зеленым льдом (весенняя вода уже залила его поверхность), они встретили Андрея Моликова. Разведчик стоял, согнувшись, и внимательно разглядывал какую-то бумажку.

— Моликов, вот кстати, — сказал майор. — Мне передали, что вы сегодня ночью ходили в тыл врага и обнаружили неработающую безеэр.

— Точно, товарищ командир полка, — ответил Моликов, — немец всех звукачей погнал в контратаку, и батарея теперь не работает.

— Как же они тогда засекают наши огневые? У них работает где-нибудь другая безеэр?

— Может быть, так, а может быть, и по-другому, товарищ майор, — сказал Моликов. — Вот, обратите внимание, это что такое? Я грамоты ихней не знаю.

Он протянул Люсю бумажку, которую разглядывал перед тем.

Лейтенант Шеффер заглянул через плечо.

— Это обертка от сухого элемента, — сказал майор.

— Точно, — сказал Шеффер. — От батарейки для карманного фонаря.

— Что ж из этого? — спросил майор. — Мало ли всякой дряни они нам оставили!

— Это верно, товарищ майор, все дело в том, что бумажка-то совершенно свеженькая. Ее самое позднее вчера ночью обронили. Вечером позавчера был дождь. А она под дождем ни разу не была, не то что под снегом. Ни под дождем, ни под снегом, ни под солнцем. Даже клей еще сохранился на обороте. Видите?

Люсь снова взял обертку из руки Моликова.

— Действительно, — сказал он, — Что же ты думаешь?

Моликов не ответил. Командир внимательно посмотрел на него и пошел вперед.

— Можно следовать за вами? — спросил Моликов.

— Иди спать, — сказал Люсь. — Ты спал сегодня?

— Спать-то не пришлось, — Моликов хихикнул, — было еще одно дельце. Вы как, на энпе пойдете?

— Пойду и на энпе.

— Ну, так и я с вами. Разрешите?

И он пошел за командиром, не дожидаясь ответа.

Все поля вокруг рощи, где находились исходные позиции кочующей пушки, были избиты тяжелыми снарядами. Везде чернели воронки различной величины, в зависимости от погоды, которая была во время выстрела. Черные нелепые хлопья земли, засохшие клочья дерна, ржавые осколки покрывали местность вокруг рощи.

Люди шли молча. Потом Моликов сказал:

— Одного не могу понять: почему немец ни разу не попробовал нащупать исходные позиции? По огневым он бьет почем зря, а исходные ни разу не прощупал.