Фарт - [105]

— Что с тобой говорить, — сказал военком, — получишь увольнительную на десять суток — и катай в Чувашию.

— Ох и быстрый ты на решения, ой-ой! — сказал Люсь.

Он натянул сапоги и накинул на плечи старый китель, сохранившийся с давних времен, когда Люсь служил в кавалерийском полку в Закавказье. Сколько лет прошло с тех пор, а Люсь по-прежнему был сухопар, жилист, и старый китель сидел на нем точно литой. Горбясь под низким потолком землянки, Люсь пошел к выходу. Через секунду его хозяйский голос загремел наверху, над четырьмя сосновыми накатами.

Военком Кутовой посидел, покачиваясь, на лежанке, покрытой бараньей полостью, погладил себя по коротко стриженной голове, провел ладонью по дряблым белым щекам, оглядел ногти на руке и потянулся к телефону…

Минут через пять он нашел майора в штабном автобусе. Эта машина многое испытала на своем веку. Над шоферской кабиной сохранился небольшой указатель, и на его разбитом стекле все еще можно было разобрать: «Дорохово — Ст. Руза». Маршрут автобуса в мирные времена. Однако автобус был отбит у немцев бойцами Люся в сентябре прошлого года, еще под Ярцевом. Значит, судьба автобуса сложилась так: сперва он был мобилизован в Красную Армию, затем попал в плен к немцам и вновь, исцарапанный пулями, помятый осколками мин, вернулся в руки советского шофера.

С начальником штаба капитаном Денисовым и его помощником по оперативной части Люсь сидел над картой, разостланной на складном столе. Капитан Денисов славился в полку щегольством — фуражку и сапоги он заказывал в военторговской мастерской и много раз ездил на примерку. Сейчас фуражку он снял, положил рядом с собой, и голова его сверкала, набриолиненная. Не отрываясь от карты, майор буркнул Кутовому: «Давай садись!» — и продолжал что-то отчеркивать красным карандашом.

— Что-нибудь новенькое? — спросил Кутовой.

— Перегруппировывается семнадцатая эсде, и мы приняли решение дать Терентьеву новый район для кочевья.

— Мирные времена, — сказал военком и значительно поглядел на майора. — Послушай, Иван Иванович, лучшего времени не дождешься. Кончится апрель — начнутся горячие денечки.

Майор Люсь не ответил. Кутовой положил руку на его плечо и сказал снова:

— Когда ты начнешь стрелять по ночам, будет поздно. Нужно сделать так, чтобы ты не начал стрелять по ночам. Сейчас есть такая возможность, и никто не знает, когда она повторится. Ведь ни на один день ты не выходил из строя, даже после контузии в январе.

— Чего ты хочешь, Андрей Петрович? Чего ты хочешь, объясни мне? — спросил с горечью Люсь и ладонью пришлепнул на карте свой карандаш.

В январе майора Люся контузило в боях под деревней Овсянниково. Тяжелый немецкий снаряд разорвался в тридцати шагах от него. Люсь упал в снег, сухие ветки засыпали его. Он сумел подняться без посторонней помощи, в санчасть идти отказался и только ночью все скрипел зубами и вздыхал, и на следующее утро товарищи заметили, что у него подергиваются веко и губы с правой стороны. В минуты волнения подергивания эти усиливались, и лицо майора становилось асимметричным, а при улыбке приобретало какое-то зверское выражение. Сам о себе он сказал: «Ты подумай, какая рожа! Чем не чеченец из лермонтовских повестей?» И все же Люсь не желал обращаться к врачам.

Он никогда не говорил о гибели жены, никогда не жаловался на свое горе.

И после контузии, в снегах по грудь, под жестокими февральскими ветрами, изматываясь до последних сил в дневных переходах, Люсь продолжал командовать артиллерийским полком. Люди сбрасывали шинели под колеса пушек и автомашин, когда путь преграждали снежные заносы, и майор Люсь тоже сбрасывал свой полушубок и в одной гимнастерке, подпирая плечом борт грузовика, бок о бок с бойцами выволакивал из сугробов буксующие машины. Люди мерзли на снегу, в еловых шалашах, и вместе с ними мерз Люсь.

Ни на один день он не покинул полка, ни разу не заговорил о своем сыне. Он молча уходил из землянки, когда Харитон Осипцов привозил почту. В минуты волнения только усиливался тик на его лице, и по ночам, когда сознание бездействовало, он метался на лежанке и кричал.

В те дни началась весна. Весеннее бездорожье сковало действия обеих сторон. Противник зарылся в землю. По сплошному глинистому валу, выступившему, когда сошел снег, можно было угадать его передний край на том участке фронта, где действовал полк Люся. Два ряда проволоки на березовых крестовинах, ничейная мертвая земля, изрытая снарядами, трупы немецких солдат в белых нижних рубахах — они остались после зимней вылазки, и немцы не решались их убрать, — два подбитых и сожженных немецких танка, наш подбитый танк — и глинистый осевший вал вражеского переднего края.

Люди, грузовики и тракторы тонули в непролазной грязи. Дороги выглядели страшно. Фронт прошел по ним на восток, потом откатился на запад. На взгляд артиллериста дороги выглядели страшнее, чем сожженные деревни и разрушенные города. Деревни можно отстроить после войны, города восстановить, но дороги необходимы сейчас, сию минуту, их ничто не заменит, когда нужно подбрасывать к фронту резервы и боепитание, когда нужно производить тактические маневры.