Фархад и Ширин - [30]

Ширин, увы, была мертва сама!

Разлуке долгой наступил предел, —

Им выпал вечной близости удел…

Тела их бездыханные слились,

Как с гибкою лианой кипарис.

Но, мертвой увидав свою луну,

Могла ль снести удар Михин-Бану?

Сама пресытясь жизнью в этот миг,

Стон издала она — не стон, а крик,

И сотрясла, смутила небеса,

И душу отпустила в небеса.

Всю жизнь она одной Ширин жила,

Скажи, что жизнь ее — Ширин была, —

И потому, Ширин лишась, она

Была мгновенно жизни лишена.

Вслед за душой ли вырвался тот стон,

Иль вылетел с душою вместе он?

Но пальма жизни сломана была, —

В веках лишь стебельком она была!

О дивная, о благостная смерть!

О, если б нам столь сладостная смерть!

Миниатюра из рукописи XV в.

«Фархад и Ширин»

* * *

Листы времен листая как-то раз,

В них обнаружил я такой рассказ:

Когда благодаря своей любви,

Неслыханной среди людей любви,

Прославился Фархад, и слух о нем

Распространялся дальше с каждым днем. —

То и в Китай, страну его отцов,

Проникла эта весть в конце концов.

А там — судьба, верша свои дела,

Немало перемен произвела.

Отец Фархада умер вскоре, — мать

Ушла за ним — зачахла с горя мать.

И так как сына был хакан лишен,

То младший брат его взошел на трон.

И стал при нем начальником войскам

Сын Мульк-Ары, Фархада друг — Бахрам.

Он, доблестью прославясь, был таков,

Что стал акулой грозной для врагов…

Фархада он вполне достоин был,

И весь Китай при нем спокоен был.

Но сам он утерял давно покой

И, по Фархаду мучимый тоской,

О нем расспрашивать не уставал

Всех, кто из дальних странствий прибывал.

Когда же слух о нем, — не слух, а шум! —

Уже и в Индустан дошел, и в Рум,

То чрез бродяг-дервишей и купцов

Проник в Китай тот слух в конце концов.

Принес Бахрам хакану эту весть:

«На западе, мол, государство есть —

Армен ему названье. Этот край —

Прекраснее Ирема, сущий рай.

Там гурия живет — и, говорят,

Сошел с ума, в нее влюбясь, Фархад.

И если б соблаговолил хакан,

Повел бы я войска в страну армян,

Фархада б разыскал, помог ему,

А не нашел бы — так и быть тому…»

Хакан подумал: «Если слух не лжив,

То вряд ли все же мой племянник жив.

Но мне опасен может стать Бахрам.

Пусть он идет и пусть погибнет сам…»

Он разрешенье дал Бахраму… Тот

Собрал войска и двинулся в поход.

Двойные переходы делал он,

На запад шел все дальше смело он,

И на страну армян — настал тот день! —

От войск его упала счастья тень.

Здесь истина ему открылась, здесь

Он разузнал и ход событий весь, —

И, пламенною скорбью обожжен,

Направился к гробнице друга он.

Бахрам одним утешиться бы мог, —

Был в горе он своем не одинок:

Фархада тот народ не забывал,

С его печалью он свою сливал…

Узнав, что друг был у Фархада там,

Велел Шапура пригласить Бахрам.

Пришел Шапур скорбящий — и вдвоем

Они о друге плакали своем.

А над гробницей так Бахрам вопил,

Что землю жаром скорби растопил.

Лицом припал к изножью гроба он,

И весь дрожал, как от озноба, он

И восклицал: «Фархад! Мой друг, мой брат!

Мою надежду ты унес, Фархад!

О, лучше б слепота глазам моим,

Чем увидать Фархада мне таким!

Язык мой вырван из гортани будь,

Чтоб не сказал тех слов когда-нибудь!

Где с огнедышащим драконом бой,

Где с Ахриманом разъяренным бой?

Где меч твой, рассекавший ребра гор?

Где сотрясавший стены шестопер?..

Но ты устал, Фархад! Ты погружен,

Оказывается, в слишком крепкий сон!

Очнись же, наконец, глаза открой, —

Пришел к тебе твой друг, товарищ твой.

Потряс я воплем небеса! Проснись!

Весь мир в огне! Открой глаза! Проснись!

Ты спишь!.. Так, значит, правду говорят,

Что сон и смерть — одно?.. Ты мертв, Фархад?!

Был у тебя такой, как я, слуга,

А ты погиб от подлого врага!

О, если б за тебя мне жертвой лечь!..

Но если обнажить возмездья меч —

И если страны недругов твоих

Опустошить, сровнять бы с прахом их,

Обрушить горы в море, чтоб вода

Их степи залила и города

И чтоб водовороты лишь одни

Напоминали, что в былые дни

Стояли минареты здесь, и вот —

Все стало навсегда добычей вод…

Нет, нет! Ведь если, мстя за кровь твою,

Кровь сотен тысяч я теперь пролью, —

К чему мне кровь такая?! Все равно

Твой дух обрадовать мне не дано!

А если так, — кушак и меч к чему?

И в жгучих мыслях душу сжечь — к чему?

И латы и кольчуга для чего?

И лук и щит без друга — для чего?

Героем как считаться мне теперь?

Как ездить мне на скакуне теперь?

Как на пиру теперь веселым быть, —

С каким же сердцем стану чару пить?

Клянусь, что без тебя, о мой Фархад,

Мне пир не в радость, а вино мне — яд!

Мое вино — боль укоризны, скорбь,

Одно мне остается в жизни — скорбь!..

Иль самому мне булавой своей

Покончить с бедной головой своей?..»

Так он рыдал, Бахрам так причитал,

И весь народ там плакальщиком стал.

* * *

Уняв печаль, поцеловал он прах

И, выйдя, начал думать о делах.

Он к Шируйе послал приказ, чтоб тот

Пришел — и личный дал во всем отчет:

«Коль зла не делал другу моему,

Его с почетом, с лаской я приму;

А коль уверюсь я в его вине, —

То буду знать, что надо делать мне!»

Испуг напал на шаха Шируйю, —

За голову боялся он свою.

И Шируйя Шапура пригласил —

Заступничества у него просил:

«Свидетелем да будет честь твоя:

В крови Фархада не повинен я.

Его убийцу я казнил потом,

Хотя он был моим родным отцом.

Об этом ты Бахраму доложи,

Без кривотолков, прямо доложи,

Скажи, что я готов служить ему,