Фарфоровая комната - [44]
Закусочную я нашел на длинной боковой улице, где в основном продавали обувь. Дородная женщина в туго натянутом переднике оторвала взгляд от гигантского вока, где в масле жарились пельмени, и посмотрела на меня.
— Как еда, нормально? — спросила она, не успел я открыть рот.
— Супер. Спасибо. Но можете больше не посылать.
— Уезжаешь?
— Буду готовить сам.
Она хитро улыбнулась, глядя на бурлящее масло.
— Он будет готовить сам, — сообщила она пельменям, как будто это были не пельмени вовсе, а отрубленные головы клиентов, которые послали ее подальше. Человек за ближайшим столиком рыгнул и ухмыльнулся.
— А подружку свою прокормишь? — спросил он.
Я отпрянул, как ужаленный, попрощался с поварихой и направился к главной улице.
Там я подстригся как никогда коротко. Я решил забежать к дяде в банк, хотя бы показаться, какой я теперь стал здоровый, но зря: управляющий отправил дядю покупать ему холодильник, со смехом рассказал мне охранник. Выйдя из банка, я увидел тетю Куку, которая шла по улице, крепко зажав под мышкой бордовую сумочку. За ней едва поспевал Сона. Они прошли мимо, причем каменное лицо Куку не выразило ни малейшего интереса, но у своего дома она остановилась, как будто ей в спину попал крохотный дротик, и медленно развернулась.
— Ты поправился? — спросил я у Соны, и тот молча кивнул, тараща на меня глаза.
— Не твоими стараниями, — сказала Куку.
Я встретился с ней глазами.
— Неплохо выглядишь, — продолжала она, клянусь, уязвленным тоном.
— Мне гораздо лучше.
— Слыхала, ты быстро подружился с одной докторшей.
— Это сплетни.
— Значит, вы просто оба там живете?
— Она не живет на ферме. И вообще ничего плохого не сделала.
— Приезжает к тебе? Еда и женщины на дом — хорошо проводишь лето.
— Спроси Танбира Сингха, если не веришь, и нечего на нас наговаривать.
«На нас» — в глубине души я упивался тем, что меня считают любовником Радхики, может быть, даже надеялся, что в каком-то глубинном смысле это правда.
— Учителя? — помолчав, спросила Куку уже менее равнодушно. — Ему-то что известно?
— Намного больше, чем тебе.
— Да уж наверное.
На ее лице появилась нерешительность и как будто промелькнула боль.
— Это с ним у нее шашни, с учителем?
Я безнадежно покачал головой и пошел прочь. Скандал — вот чего хотели все эти люди, какая-нибудь удобная история, которую можно было бы затянуть человеку вокруг шеи, как петлю, и линчевать его.
Позже мы с Радхикой и Танбиром сидели на ферме и курили. Радхика лениво обмахивалась концом шелкового шарфа мандаринового цвета с красными чешуйками. У колонки высилась горка тарелок. Я приготовил карри из цветной капусты и картофеля — Танбир научил. Через платаны падал вечерний свет, испещряя полосками и кружками стену позади нас. Так мы сидели довольно долго, потом Танбир прислонился спиной к стене и спросил:
— И сколько еще ты с нами пробудешь?
— Пару недель, — ответил я.
— И я тоже, — сказала Радхика и улыбнулась. — Потом обратно в Хайдерабад, в клинику.
Она закурила очередную сигарету.
— Ты еще к нам приедешь? На каникулы?
— Конечно приеду. Я прямо влюбился в это место.
Само это слово «влюбился» приближало к ней, и в том, что нам предстояло уехать примерно в одно и то же время, почти вместе, был какой-то привкус судьбы.
— Влюбился в это место? — переспросила она.
— Я здесь как дома.
Она медленно кивнула, затянулась сигаретой.
— Тебе понравилось жить среди людей, которые выглядят так же, как ты. Это все сантименты.
— Никакие не сантименты. Это правда.
— Правда, но сантименты, — вмешался Танбир, да так убежденно, что я почувствовал раздражение. — Поживи тут подольше — и разлюбишь это место.
— И это тоже будут сантименты, — сказала Радхика.
— Не всем же кочевать, как ты, — сказал Танбир с удивившей меня резкостью.
Радхика улыбалась, сжимая в губах сигарету.
— Ты поэтому сам не уехал? Решил пожить достаточно, чтобы все разлюбить?
— А знаешь, что в этом самое хорошее? Отсутствие любви освобождает. Влюбленность затапливает тебя целиком, ты в плену, кроме нее ничего нет, и ты готов на что угодно, лишь бы сохранить любовь. Но стоит ей схлынуть, перед тобой снова открывается целый мир, все возвращается на свои места, которые были отняты любовью.
Радхика стряхнула пепел и пристально, с любопытством посмотрела на Танбира. Я хотел сказать ей что-нибудь, добавить собственные слова к разговору о любви, но мне ничего не пришло в голову.
— А что насчет твоей пра? — сказала наконец Радхика, кивнув в сторону моей комнаты. — Интересно, что любовь сделала с ней.
Танбир заговорил снова.
— У женщин это по-другому, разве нет? У них нет выбора, куда идти. Рождаются в одной тюрьме, потом выходят замуж и оказываются в другой.
Он тоже смотрел в сторону моей комнаты, на железные прутья в окне.
— Я имею в виду, слава богу, хотя бы в этом плане мы ушли вперед.
