Фантастический триллер - [24]

— Кто-то еще? — торопливо подошел Морган.

— Хэйнес.

— Он хочет знать, что ему делать, Иэн, — сказал Холт. — Он… момент, не вешай трубку — звонит другой телефон. — Послышались приглушенные голоса, а потом опять подключился Холт. — На этот раз Берт Боском. Он на Тауэр-хилл, ждет открытия пивной. Страшно испуган.

— Пусть немного подождут, — сказал я и повернулся к Моргану, благодаря судьбу, что он здесь.

— Боском. То же самое. Что мы им скажем?

— Уже трое, — нахмурился Морган. — Потом будут и остальные. При любых обстоятельствах мы должны не допустить паники. Скажите Холту, чтобы он их успокаивал. Наша линия такова: скоро появятся официальные инструкции, которые надо будет беспрекословно выполнять. Если они хотят, могут принять меры для обеспечения собственной безопасности, но ни в коем случае не должны говорить кому-нибудь об этом. То же самое пусть Холт говорит всем, кто еще позвонит.

Я передал эти инструкции и добавил несколько мыслей от себя. Моя голова опять начала варить.

— Джон, скажи ребятам на коммутаторе, чтобы они переключали на тебя все звонки, касающиеся дела Колстона. А сам перебирайся в мой кабинет — так будет проще соблюдать тайну. Скажи Валери, что это мое распоряжение.

— Уже иду.

— Еще одно, Джон. Позвони в метеослужбу и узнай, что им известно об этом ветре. Особенно важно выяснить, над каким районом он дует. Если он связан с землетрясением, то эта область может соответствовать району разрушений.

— Будет сделано.

Я повесил трубку и посмотрел на одобрительно кивавшего Моргана.

— Что дальше? — спросил я его.

— Вы двое, — сказал он, — Хэйнес и Боском, утверждаете, что этот ветер предвещает землетрясение. Согласно Холту, он начинает дуть за десять часов до первого толчка. Когда миссис Рэйнхэм закричала, я посмотрел на часы, — рефлекс полицейского. Было десять часов шесть минут.

— Я уловила его буквально за несколько секунд до того, — проговорила Маргарет.

— Следовательно, в восемь часов шесть минут, сегодня вечером, должна быть эвакуирована неизвестная часть Лондона, в которой могут проживать миллионы людей.

Маргарет прижалась ко мне, и я почувствовал холод ее тела.

— В такой ситуации усилия отдельных людей бессмысленны. Только действия властей могут предотвратить хаос и панику. Следовательно, вы вместе должны обратиться к самой высшей инстанции и изложить факты. Вы должны убедить этого человека в том, что Колстон был прав, а специалисты ошибались.

Предчувствие поразило меня, как обухом. Это был первый удар из многих, предстоявших мне в тот день.

— Одну минуту, Морган, — произнес я. — «Высшая инстанция» — это сэр Гай Рэйнхэм.

— Я это отлично знаю, — сказал он.

— Тогда вы знаете, что я последний, кого он станет слушать. Я тот, кого он больше всего ненавидит, больше всех проклинает, тот человек, который его постоянно преследует со страниц «Телеграм». Сегодня я обрушился на него в редакционной статье.

— Все еще от него не отстали, да? — бросил Морган. «Не-ет, — мысленно возразил я, — не отстал и сейчас не собираюсь. Есть принципы, с которыми нельзя идти на компромисс. Один из них — расизм; другой — агрессивный национализм. А третий, может быть, самый живучий из них — вера. Если неблагодарная нация когда-нибудь возведет меня в рыцарское достоинство, я выберу своим девизом следующий лозунг (несомненно, переведенный на латынь): «Нет вчерашнему дню». Рэйнхэм — это Вчера. Эдлай Стивенсон однажды заметил, что некоторых членов республиканской партии США нужно волоком на аркане затаскивать в двадцатый век. Рэйнхэмы у власти попытались бы отбуксировать страну в век королевы Виктории. Конечно, им бы это не удалось, но своими попытками они безвозвратно подорвали наш статус державы второго класса[4]. Мы пали бы так низко, что навсегда потеряли свой престиж. Для меня Рэйнхэм представляет тот образ мышления, который привел к всеобщей забастовке 1926 года, создал многомиллионную безработицу во времена кризиса 30–х годов благодаря использованию в финансах методов 1850–х годов, позволил Гитлеру безнаказанно истреблять людей, а затем вовлек нас в безнадежную борьбу за сохранение Британской Империи, которая привела нас на грань банкротства. И не говорите мне, что я догматичный коммунист или закоренелый социалист. Я ненавижу тоталитаризм в любой его форме, от авторитарного социализма до монополистического капитализма. Я не вижу причин, чтобы человеку, который может извлечь выгоду для себя, обогащая при этом мир, не следует это разрешать. И, когда в газете я припираю к стенке Рэйнхэма, я просто суммирую крупные события тридцати лет пребывания у власти партии, наиболее приспособленной для управления Британией[5]. Рэйнхэм грезит о возврате Золотого Века. Он никогда отчетливо не сознавал, что профсоюзное движение стало реальной силой, что дипломатия канонерок канула в прошлое, что нельзя восстановить золотой стандарт, не вызвав мировой войны или широкого распространения коммунизма. А что касается современных методов в экономике и технике, проблемы демографического взрыва, я боюсь, что он о них даже не слышал. Итак, перед нами крайний консерватор старой закалки. Но я повторяю, что его твердолобость не была чем-то необычным. Она дополнялась — пусть выраженной в других терминах — тупостью политиков другой стороны. Как не было ничего персонального в моей борьбе против Рэйнхэма, так не было ничего политического в их партийной склоке. Я не сторонник партии какого-либо цвета и терпеть не могу их политиков. Я держусь простого, элементарного — некоторые скажут, слишком элементарного — взгляда, что есть работа, которую надо сделать в этом мире, а политики большую часть времени только симулируют работу. Эта работа — сохранение мира и благосостояния всех народов Земли — и не имеет значения, каким образом ее делают, пока делают. А эта работа не будет сделана, пока мы продолжаем растрачивать свою кровь, способности и богатства на пустяковые перебранки. На перебранки, которые так часто уходят корнями в глубокое прошлое, прошлое как левых, так и правых. Примите это во внимание и помните также, если вам покажется, что я балансирую между противниками: Рэйнхэм был опасностью, и особенно Рэйнхэм, медленно пробиравшийся к высшей власти, используя личные разногласия лучших людей, министра финансов Фиггиса и министра иностранных дел Грэм-Лонга».