Фаншетта, или Сад Надежды - [25]
— Что же можно для него сделать, мадемуазель? Ему не так легко помочь… — вздохнула она наконец в полном унынии.
— Будь ему другом, Фаншетта, даже если он покажется тебе непонятным. Ведь брат Жюль тебе говорил, что самые злые — это часто всего лишь самые несчастные.
Фаншетта снова задумалась и, чтобы окончательно рассеять все свои сомнения, произнесла:
— Все-таки одна вещь удивляет меня, мадемуазель… Танк приходил ко мне домой после Рождества… Ну, так вот, и никогда он не посмотрит на Бишу, не приласкает его. Никогда ему слова не скажет. А ведь другие играют с малышом… Скажите, мадемуазель, неужели он в самом деле ненавидит маленьких?
— Нет-нет! Не верь этому! Постарайся понять, девочка, что твой Бишу для него — воплощение всех маленьких детей на свете… портрет умершей сестры, память о которой несправедливо легла на его плечи таким тяжелым бременем. Он просто не смеет дотронуться до Бишу, потому что боится!
— Да, может быть… Я бы сама не догадалась… А все-таки я чувствую, что вы правы. Какая сложная штука — жизнь, мадемуазель!.. Вот, например, Милое-Сердечко. Она-то ведь не боится Бишу. Напротив, им очень весело вместе. А все же мне кажется, что она нас так и не полюбила по-настоящему. Ни моего Бишу, ни меня. Почему, мадемуазель?
— Не знаю, Фаншетта, не знаю… Когда-нибудь она тебе скажет, вот увидишь. Постарайся тогда не забыть, что ты сильнее ее. Это поможет тебе к ней хорошо отнестись… Ну вот, — закончила Даниэль Мартэн. — Теперь беги скорей. И не забудь позвонить, если не сможешь прийти. Есть у тебя еще жетоны для автомата?.. Как поживают твои пузыри?
Выйдя из Дворца правосудия, куда она ходила к адвокату, Фаншетта с облегчением вздохнула. Как ни уговаривала себя девочка, а все-таки каждое посещение этого внушительного здания производило на нее тягостное впечатление. Поэтому она с радостью повернулась к нему спиной и бросилась бежать по мосту о’Шанж, чтобы выйти на набережную, которая ведет к Собору Парижской богоматери.
Зато здесь все казалось ей прекрасным. Она охотно задерживалась, проходя мимо клеток с животными, мимо букинистов, у которых весь магазин помещается в ящике, установленном на парапете; с восторгом разглядывала гравюры и акварели с изображениями старого Парижа, блеклых цветов или диковинных птиц… Случалось, что, засмотревшись, она забывала предлагать прохожим свои пузыри. Однако перед собором Фаншетта обязательно выпускала в небо несколько облачков — хотя бы для того, чтобы удивить голубей. К тому же она придумала себе игру, которая вносила некоторое разнообразие в ее повседневную жизнь: она смотрела, как в пузырях, словно в призрачных зеркалах, раскрашенных во все цвета радуги, Париж, подернутый волшебной дымкой, отражается хрупкими, немного сдвинутыми изображениями. То Собор Парижской богоматери появлялся в золотистом шаре, то Опера — в розовом, а Эйфелева башня — в голубом, то купола Сакре-Кёр улетали на воздушном экране под самые облака.
Однако в это серое утро Фаншетте скоро пришлось прервать свое любимое занятие. Было холодно. Приближалось время завтрака, и прохожие шагали быстро, не интересуясь пузырями. Лучшее время для продажи — это вторая половина дня.
Решив, что не стоит и пытаться распродать свой товар, юная продавщица спустилась в метро на ближайшей станции — Ситэ́. На станции Барбэ́с она пересела, вышла у площади Пига́ль и через полчаса, напевая песенку, шла вверх по направлению к саду на улице Норвен.
Дела ее обстояли как нельзя лучше. Адвокат Мартэн ее похвалила. Бишу поправился, посвежел, скоро можно будет отдать его в школу. Марсиане с каждым днем все больше привыкали к ней; может быть, ей удастся когда-нибудь полностью завоевать доверие Танка? И, наконец, не далее чем вчера мадам Троньон подарила своей племяннице маленькую цветочную вазочку, найденную в кухонном шкафу. Это был, несомненно, последний трофей, уцелевший от игорных похождений тетки на ярмарках, но зато первый ее подарок!
Был день святой Агнесы — именины матери Фаншетты. Девочка купила букетик анемонов, чтобы обновить свою вазочку и украсить цветами прикрепленный к стене над камином портрет. По правде говоря, это была всего-навсего плохая любительская фотография, но молодая женщина, которая с этого портрета улыбалась, приносила девочке утешение в самые тяжелые минуты жизни.
Прежде чем войти в дом, девочка позвала малыша, игравшего с рыжей кошкой в глубине липовой аллеи:
— Иди руки мыть, Бишу!
Затем оба свернули в узкий коридор, который вел в их комнату. Открыв дверь, Фаншетта, как всегда, поискала глазами портрет, словно для того, чтобы с ним поздороваться, и как вкопанная остановилась на пороге:
— Ой, Бишу, посмотри!
Бишу посмотрел. На кровати лежал портрет, изорванный в клочья чьей-то злой рукой. По-видимому, он был порван в спешке. Но зачем его оставили на постели? По недомыслию или нарочно?
— Это не ты, Бишу?
Фаншетта с огорчением глядела на разбросанные куски, горько упрекая себя за то, что никогда не закрывает дверь на ключ.
— Нет. Бишу не ломал свою маму, — честно сказал малыш.
— Бишу, ты не видел — никто не заходил к нам, пока ты играл на улице? — на всякий случай спросила Фаншетта.
