Фанфики - [39]

Женщин за столами и сначала очень мало было, а теперь и вовсе не осталось. Народная мудрость: «Дам не надо — жанры и напитки смешивать нельзя» — ещё не сформулирована, но уже общеупотребима. У Акимы жены нет, поэтому и гости жён не берут. А молодёжь берут вообще только на семейные праздники.

Кстати, в Европе — аналогично. Совратить незамужнюю девицу практически невозможно — её нигде не показывают. Банкет, на котором познакомились Ромео и Джульетта — семейный праздник, на котором из-за посторонней, случайно попавшей молодёжи, хозяева не начали поднимать скандал исключительно по политическим мотивам. Ромео был, по сути, участником глупой детской провокации.

Глава 228

Подняли за смоленское боярство. Чтобы лучше боярилось. Тут казначей и вздумал юмор проявлять:

— Вот, Аким, ты боярство получил. Радость для тебя. Все друзья-знакомцы твои — подарки тебе подарили. Ну, какие ни есть, а всё ж честь. А чем тебя сынок-то твой лысый порадовал? Чем своего батюшку-боярина почествовал?

Чем-чем… «Я подарил ему себя»… Кабы не я — не бывать Акиму боярином. Но хвастать этим… — не поймут-с, Азия-с. Виноват — Русь-с.

А Акима зацепило. Нет, он всё понимает, но… обидно ему. Вот же ж — по глупой злобе сказано. А осадочек у деда останется. Ох, не хотел я «на себя одеяло тянуть», но надо выворачиваться.

— Ай верно говоришь, гость дорогой, казначей яхонтовый! Чтоб от сыночка любящего да батюшке доброму, да к шапке, самим князем даденной, да не было бы ни прибавочки, ни довесочка? А и худой бы я был Акиму сын, кабы заботой об том не обзаботился, не придумал бы — чем порадовать. Не перебить мне подарков людей княжеских, не перещеголять мне дары людей вятших. Да и охота мне подарить Акиму свет Янычу то, чего у него отродясь не было. То, чего и в нынешних подарках-то не сыщется. Уж простят меня гости дорогие — чего и им-то самим никогда не даривали.

Народ удивлённо зашумел. А я ломлю себе далее:

— Или ныне не веселие, иль не празднество? Где ещё и место песни играть? Так вот тебе, Аким Яныч, от меня песня. Про твою долю, про жизнь твою. Слушай.

Шум, разговоры в зале затихли. Я по старой, ещё из первой жизни, привычки, упёр левую руку в бедро, опустил взгляд в стол, сосредоточился…

   «Как на чёрный ерик, на высокий берег,

   Выгнали кипчàки сорок тысяч лошадей.

   И покрылся берег, и покрылся берег

   Сотнями порубаных, пострелянных людей.

   А стрела первàя, а стрела первàя,

   А стрела первàя дура ранила коня.

   А стрела вторая, а стрела вторая,

   А стрела вторая прямо в сердце у меня.

   А в деревне жёнка выйдет за другого,

   За мово товарища, забудет про меня.

   Жалко только волю во широком поле,

   Жалко мать-старушку да буланого коня.

 Кудри мои русые, очи мои ясные,

   Травами, бурьяном, да полынью порастут.

   Кости мои белые, сердце мое смелое,

   Коршуны да вороны по степи разнесут.

 А Рябина знает кого выбирает,

   Сотню пополняет да уходит без меня,

   Им досталась воля, во широком поле,

   Мне ж досталась пыльная, горячая земля

 Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить!

   С нашим да с Рябиной не приходится тужить!

   Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить!

   С нашим да с Рябиной любо голову сложить!»

Переделал малость: пули на стрелы, атамана на Рябину. Эту песню много раз переделывали в русской истории. Но смысл остаётся. «С нашим — любо голову сложить».

В исходном варианте описывается бой казаков Платова с ногаями и крымчаками у реки Каралах (по-русски: Великая грязь) в 1774 году. Изначально первая строчка так и звучала:

   «На Великой Грязи, там где Чёрный Ерик

   Татарва нагнала сорок тысяч лошадей…».

«Товарищ», за которого «жена выйдет» — сам легендарный атаман Платов. Который донских казаков в Париж водил. Граф Российской империи и первый русский — почётный доктор Оксфордского университета. А ведь чуть не выгнали мужика со службы… «За пристрастие к горчишной водочке».

Как у меня обычно получается, после второго куплета поднял голову, развернул плечи, оглядел застолье. «Глянул ясным соколом».

Ну что, сотоварищи-собутыльники, или голосов нет, языки проглотили? Мои начали подпевать припев. И Акимовские друзья втянулись. Всё громче, всё слаженней. Всё… душевнее. А души у нас такие… Хрен заткнёшь!

Припев после последнего куплета — уже в сорок глоток да на голоса да с присвистом! Аж до слез. Ох, хорошо!

И сразу ко мне с обидой:

— Неправду поёшь, малец! Ну, что «уходит без меня». Аким никогда своих людей не бросал!

— Спасибо, друже, на добром слове. Только я ж Переяславльский бой помню. Скольких я там оставил…

— Помянем… славных.

Выпили не чокаясь, тут с поварни уже чего-то притащили, ветераны снова вспоминать начали. Яков подошёл, в глаза посмотрел.

— Спасибо. Порадовал.

И ушёл.

Ребята, ну нету у меня из кармана «светлое будущее» вытащить! Или — «светлое прошлое» — вашу молодость. И поднять друзей ваших старых я не могу. Не вернуть время вспять. Только песни поются.

«Чем богаты — тем и рады» — такая вот наша русская народная мудрость.

Эта песня ходит за мной многие годы. Слова в ней временами меняют. Как перешли во Всеволожск до стали меня звать воеводой Всеволжским — стали гридни мои петь «С нашим воеводой не приходится тужить!». А «сорок тысяч лошадей» на речном берегу я только один раз в жизни и видал. В своём Переяславльском бое. Но об том — после.