Фальконер - [41]

Фаррагат чувствовал себя бессильным. Никакая девушка, никакая задница, никакой рот не смогли бы сейчас заставить его вялый член встать. Но он совсем не ощущал радости от того, что ему наконец больше не хочется секса. Вечерний свет, проникавший в камеру, был бледным и белесым, такой белесый свет льется из окон на картинах тосканских художников, последний свет уходящего дня, однако именно он помогает зрительному нерву, который отвечает за нашу способность различать цвета, увидеть то, что мы не видели раньше. Обитатели блока Д, нагие, уродливые, вонючие, униженные каким-то клоуном в грязном костюме и не менее грязной шляпе, вдруг показались Фаррагату в этом белесом свете настоящими преступниками. Никакие лишения и жестокость, через которые им пришлось пройти в юности — голод, жажда, избиения, — не могут оправдать совершенных ими убийств и краж, их всепоглощающих извращенных пристрастий. Их души никогда не очистятся. Конечно, наказание, которое им назначили, было слишком грубым и жестоким откликом, однако оно служило отличной меркой их таинственного падения. Глядя на этих людей в тусклом вечернем свете, Фаррагат понял, что Рай навсегда для них потерян.

Наконец они оделись. Было уже темно. Петух закричал:

— Жрать! Я хочу жрать!

Остальные начали вторить ему.

— Ужина не будет, — объявил Тайни. — Кухня закрыта на ремонт.

— По Конституции у нас есть право на трехразовое питание, — завопил Петух. — Мы добьемся приказа о доставлении нас в суд. Добьемся двадцати приказов…

Потом он заорал:

— Телевизор! Хочу смотреть телевизор!

К нему присоединились остальные.

— Телевизор сломался, — сказал Тайни.

Тут же догадавшись, что он врет, заключенные стали кричать еще громче, и Фаррагат, вконец измотанный голодом и всем, что происходило вокруг, вдруг ощутил, что постепенно погружается, причем без всякого сопротивления, в апатию, которая была самым ужасным из всех способов уйти от реальности. Сведя плечи, опустив голову на грудь, он все больше увязал в этом гадком, отвратительном бездействии. Он был способен только дышать. Громкий гул голосов словно сталкивал его в пропасть, звуки напоминали сладостный, хотя и опасный, наркотик; Фаррагату казалось, что его мозг сейчас похож на пчелиные соты, которые разъедает какой-то странный растворитель. Петух поджег свой матрас, принялся дуть на пламя и просить остальных передать ему побольше бумаги, чтобы огонь не угас. Но Фаррагат его почти не слышал. Обитатели блока Д передавали ему туалетную бумагу, стопки объявлений и письма от родных и близких. Петух с таким жаром дул на огонь, что у него выпали обе челюсти — и верхняя, и нижняя. Сунув их в рот, он закричал — до Фаррагата едва доносился его голос:

— Поджигайте матрасы, давайте спалим тюрьму дотла, будем смотреть, как пляшут языки пламени, как они все задыхаются от дыма, как огонь взметается над крышей, как они горят в нем, горят и плачут от боли.

Фаррагату казалось, что Петух говорит откуда-то издалека, зато потом он отчетливо услышал, как Тайни снял трубку и сказал:

— Пожарная тревога, — а затем закричал: — Какого хрена вы мне говорили, чтобы я объявлял пожарную тревогу, если не можете потушить пожар? Ладно, послушайте, они вопят, устраивают тут черт знает что, поджигают матрасы. Спрашивается, почему это мой блок не такой опасный, как блок В или Б? Ну да, у меня нет миллионеров и губернаторов, но это вовсе не значит, что здесь менее опасно, чем в любом другом блоке. У меня толпа придурков, это как граната — может взорваться в любой момент! Я же говорю, они жгут матрасы. Только не говорите, что можете спокойно справиться с пожаром — я-то знаю, что вы сейчас глушите виски в комнате охраны. Ну да, вы боитесь. Как и я. Я обычный человек. Я бы тоже с удовольствием выпил. Ладно, хорошо, только давайте поскорее.

В БЛОКЕ Д ПОЖАРНАЯ ОПАСНОСТЬ. В БЛОКЕ Д ПОЖАРНАЯ ОПАСНОСТЬ. Объявление прозвучало только через десять минут. Вскоре дверь открылась, и в блок вошли охранники — восемнадцать человек в респираторах и желтых водонепроницаемых плащах, с дубинками и газовыми баллончиками. Двое сразу сняли со щита шланг и направили его в центр блока. Они все передвигались как-то неуклюже. Может, им мешали резиновые плащи, а может, они просто здорово напились. Чисхолм был явно пьян и напуган — лицо перекошено, точно отражение в реке: брови одного человека, рот другого, а высокий визгливый голос третьего.

— Всем встать у дверей в свои камеры! Тех, кто ослушается, мы собьем с ног струей воды. Получите такой удар, как от нескольких дубинок с острыми гвоздями на концах, как от здоровенных булыжников или железных прутьев. Затуши огонь, Петух. Поймите наконец, что вы бессильны. Тюрьма окружена войсками со всего штата. У нас есть силы, чтобы потушить любой пожар, какой бы вы ни устроили. Вы бессильны. А теперь, Петух, положи матрас и ложись спать на этом дерьме. Тайни, выключи свет. Сладких снов.

Охранники ушли, дверь закрылась, и блок Д погрузился в темноту. Петух жалобно скулил:

— Эй, ребята. Не спите. Не закрывайте глаза. Как только вы их закроете, они придут снова и убьют вас. Убьют прямо во сне. Ребята, не спите.