Факундо - [12]

Вот к чему сводится религия в пастушеских селениях — к естествен­ным верованиям; христианство существует, как и испанский язык, в виде традиции; увековеченное навсегда, хотя и в искаженном виде, оно воплощено в грубых предрассудках, свойственных обществу, не знающему образования, культуры, убеждений. Когда в какое-нибудь селение, удаленное от города, приезжают торговцы из Сан-Хуана или Мендосы, почти всегда к ним приносят трех-четырех младенцев в воз­расте от нескольких месяцев до года с просьбой окрестить их, веря, что грамотные люди сделают это должным образом; нередко, если там окажется священник, к нему приводят взрослых парней, объездчиков лошадей, чтобы он совершил помазание и выполнил обряд крещения sub conditione[82].

А вот как воспитывается сельский житель из-за отсутствия цивили­зации и прогресса, которые не могут развиваться без объединения лю­дей в общество. Женщины смотрят за домом, готовят еду, стригут овец, доят коров, делают сыры и ткут грубые ткани, из коих шьют одежду; все домашние дела, все хозяйство в доме — удел женщины; на ней ле­жит вся работа, и хорошо, если иногда мужчина посеет немного маиса для своей семьи, ведь хлеб — редкая пища в их рационе. Дети для соб­ственного удовольствия обучаются искусству бросать лассо[83] и болас[84] и, не зная усталости, гоняют телок и коз; научившись ездить верхом (а это происходит сразу, едва они станут ходить), они помога­ют в некоторых домашних делах; позднее, войдя в силу, объезжают поля, на полном скаку останавливая коня у нор вискачи[85], преодолевая пре­пятствия и обретая мастерство в верховой езде. Достигнув зрелости, они начинают объезжать диких жеребцов, и смерть — вот та расплата, что поджидает их, если в нужный момент недостанет ловкости или храбрости. С ранней юности они привыкают к самостоятельности и праздности.

Таково начало, я бы сказал, общественной жизни гаучо, ибо его вос­питание уже закончено. Нужно видеть этих людей, испанцев лишь по языку и по смутным религиозным представлениям, которые сохра­няются в их душах, чтобы суметь оценить непокорные и гордые ха­рактеры, что рождаются в борьбе одинокого человека с дикой приро­дой, разумного начала с животным; нужно видеть эти заросшие боро­дами лица людей, суровые и серьезные, как у арабов, чтобы судить о том сочувственном презрении, какое вызывает у них вид оседлого го­родского человека, может быть, прочитавшего много книг, но не спо­собного приземлить разъяренного быка и прикончить его; не способно­го без чьей-либо помощи раздобыть коня, если случилось оказаться на бескрайней равнине одному и пешим; человека, никогда не смотрев­шего в глаза тигру, не бросавшегося на него с ножом в одной руке, обернув пончо другую, чтобы сунуть ее в пасть зверю и ножом прон­зить ему сердце, а потом увидеть его распластавшимся у своих ног. Эта привычка преодолевать опасности, постоянно доказывать, что ты сильнее природы, вызывать ее на поединок и побеждать удивительно развивает чувство значимости и превосходства личности. Аргентинцы, к какому бы классу они ни принадлежали, цивилизованные или невежественные, имеют высокое представление о себе как о нации; все дру­гие народы Америки бросают им в лицо обвинение в тщеславии, обижаются на них за их высокомерие и надменность. Я думаю, обвинение не столь уж необоснованно, но это не вызывает во мне досады. Горе народу, который не верит в себя,— ему не под силу великие дела! Раз­ве не помогли завоевать независимость этой части Америки отчаянные аргентинские гаучо, не видевшие под солнцем никого выше себя, никого более умудренного, более сильного? По их разумению, европеец — са­мый последний из всех, ибо он не способен удержаться на коне, если тот пару раз вскинется на дыбы[86]. И пусть происхождение такого на­ционального тщеславия в низших классах довольно убого, от этого не становятся менее значительными последствия, как не становится грязной вода в реке оттого, что рождается она в заболоченных исто­ках. Неизбывна ненависть, что вызывают в народе культурные люди, непобедимо его презрение к их одежде, привычкам и манерам. Вот из какой глины слеплены аргентинские солдаты, и нетрудно представить, как важны эти их качества на войне, какие страдания могут они пере­нести. Добавим еще, что с детства эти люди привыкли забивать скот, и это жестокое дело по необходимости приучает их к виду крови и ожесточает сердца, делает их глухими к мольбам жертвы.

Итак, сельская жизнь развивает в гаучо физические способности и вовсе не развивает умственные. Его мораль основывается на привыч­ке преодолевать препятствия, бороться с природой: он силен, горд, энергичен. Не имея никакого образования и не испытывая в нем ни малейшей нужды, он счастлив, несмотря на бедность и лишения, которые не так уж велики для того, кто никогда не ощущал потреб­ности в более высоких удовольствиях и чьи желания никогда не пре­вышали того, что он имел. Таким образом, хотя из-за человеческой разобщенности и вследствие невозможности и ненужности морального и умственного воспитания глубоко укореняется варварство, эта жизнь не лишена и своей привлекательности. Гаучо не работает; питание и одежду он готовыми получает в своем доме; и то, и другое дает ему скот, если он им владеет, хозяин или родственник, если у него ничего нет. Уход за скотом сводится к недолгим выездам в пампу и прогул­кам для собственного удовольствия. Клеймение скота, подобно страде у земледельцев, сопровождается праздником, наступление которого встречается с ликованием; в это время съезжаются мужчины за двад­цать лиг со всей округи и состязаются в умении бросать лассо. Не спеша приближается гаучо к месту клеймения на своем любимом