Факундо - [10]

Изящество манер, комфорт, европейская одежда, фрак и сюртук вполне уместно выглядят здесь. Я провожу столь тривиальное перечис­ление не без определенной цели. Столица скотоводческой провинции — порой единственный город в ней, других небольших городов не суще­ствует, и нет ничего удивительного в том, что невозделанные земли смыкаются с городскими улицами. Вокруг таких городов на большее или меньшее расстояние раскинулась пустынная равнина; дикая при­рода окружает города, давит их, превращает в одинокие оазисы циви­лизации, вклинившиеся в девственные просторы, что протянулись на сотни квадратных миль, и лишь изредка то тут, то там их безлюдье нарушают небольшие селения. В провинциях Буэнос-Айрес и Кордова возникло наибольшее число поселений, они также стали очагами циви­лизации и служат общественным интересам — это явление примечатель­но уже само по себе.

Горожанин носит европейский костюм, живет цивилизованной жизнью, той, что мы видим повсюду; город живет согласно законам и руководствуется идеями прогресса, в нем сосредоточены средства обра­зования, общественные учреждения, органы управления и т. д. Но стоит покинуть пределы города, все сразу меняется: у сельского жителя дру­гая одежда, которую я назвал бы американской, поскольку она одина­кова во всех странах Америки; уклад его жизни совсем иной, его по­требности своеобразны и весьма ограниченны. Жители города и дерев­ни словно принадлежат к двум различным обществам, это словно два чуждых друг другу народа. Более того: сельский житель, далекий от стремления уподобиться городскому, с презрением отвергает комфорт и приличные манеры, городской костюм, фрак, плащ, седло, и ни одна из примет европейской жизни не остается в пампе безнаказанной. Все, что связано с городской цивилизацией, здесь отвергается, гонится прочь, и каждый, кто отважится, к примеру, появиться в сюртуке и гарцевать в английском седле, станет предметом насмешек и диких вы­ходок крестьян.

Давайте бросим взгляд на необъятные просторы окружающих горо­да равнин и присмотримся к жизни ее обитателей. Я уже говорил, что во многих провинциях естественными рубежами являются разделяющие их безводные пустыни, они безлюдны. Но есть и иные провинции, где большая часть населения живет в сельской местности. Так, например, в Кордове, где насчитывается 160.000 человек, лишь двадцать тысяч живет в черте города; основная масса населения — сельские жители; местность там в основном равнинная, почти повсюду пригодная под пастбища, и в том случае, если есть леса; в некоторых местах такое изобилие пастбищ и они столь превосходного качества, что искусствен­ные луга не могут сравниться с ними. В Мендосе, и особенно в Сан- Хуане, нет невозделанных пространств, потому что жители этих мест живут главным образом за счет продуктов земледелия. Во всех осталь­ных районах, изобилующих пастбищами, скотоводство не просто за­нятие населения, но способ его существования. Мы наблюдаем пасту­шескую жизнь, и в нашем воображении невольно возникают просторы Азии, где на бескрайних равнинах то тут, то там разбросаны палатки калмыков, казаков или арабов[76]. То, что мы наблюдаем на аргентин­ских равнинах, напоминает жизнь примитивных народов, в высшей степени варварскую и застойную, жизнь времен Авраама, сохранившую­ся у современных бедуинов[77], хотя здесь она странным образом изме­нена цивилизацией.

Арабские племена, кочующие по азиатским пустыням, подчиняются власти старейшины племени или военачальнику; у них существует общество, хотя и не закрепленное на определенном месте; религиозные верования, традиции, сохраняемые с незапамятных времен, незыблемость обычаев, уважение к старикам — все это вместе составляет свод зако­нов, уклад жизни и опыт управления, которые поддерживают мораль, как они ее понимают, порядок и единство племени, но возможность прогресса здесь подавлена, ибо он невозможен, если человеческий кол­лектив не закреплен на земле, если нет городов, в которых развивают­ся промышленные потребности людей и могут распространяться дости­жения прогресса.

На аргентинских равнинах нет кочевых племен, право собственности скотовода на землю закреплено в соответствующих документах, он жи­вет на той земле, что ему принадлежит; но чтобы занять ее всю, пришлось бы уничтожить человеческое объединение и расселить семьи по необъятной территории. Представьте себе пространство в две тыся­чи квадратных лиг, все заселенное, но так, что жилища расположены в четырех, иногда даже в восьми лигах друг от друга, в двух — самое близкое. Нельзя сказать, что развитие форм недвижимой собственности исключено, что владение предметами роскоши совершенно несовмести­мо с подобной обособленностью: наличие капитала может позволить воздвигнуть великолепное здание в бескрайней пустыне; но отсутству­ют стимул, пример, и всегда присущая городам необходимость достойно показать себя не ощущается среди безлюдия и одиночества. Неизбеж­ные ограничения оправдывают природную лень, а скудные потребности в удовольствиях влекут за собой все проявления варварства. Общество исчезает совершенно, остается лишь феодальная семья, уединенная, обособленная, а поскольку нет единого общества, любой вид правления невозможен: муниципальной власти не существует, полиция не может выполнять свои обязанности, гражданское правосудие не в состоянии настичь преступника.