Факундо - [14]

Из всего этого следует, что аргентинский народ по своему характе­ру, по своей природе склонен к поэзии[98]. Да и как ему не быть та­ким, когда вдруг ясным тихим вечером неизвестно откуда надвигается мрачная черная туча, затягивает все небо, и не успевают люди пере­кинуться парой слов, как раскат грома возвещает начало грозы, от ко­торой путник цепенеет и в страхе сдерживает дыхание, боясь стать жертвой одной из двух тысяч молний, сверкающих вокруг него! Свет сменяется тьмой: на каждом шагу подстерегает смерть, грозная, неодо­лимая сила заставляет в этот миг человека обратить свой взор внутрь себя и почувствовать свою ничтожность перед лицом разъяренной сти­хии — словом, ощутить присутствие Бога в ужасающем величии его деяний. Каких еще красок недостает на палитре фантазии? Сонмище туч, погружающих день во мрак, дрожащее бледное зарево света, вы­рывающее на мгновение пространство из тьмы и обнажающее беско­нечные просторы пампы, которые вдруг рассекают стрелы молний,— сколько мощи во всем этом! Какая величественная картина! Эти обра­зы будто специально созданы для того, чтобы быть запечатленными. А когда буря утихнет, гаучо долго еще погружен в задумчивость, он серьезен и печален, и чередование света и мрака все еще словно стоит перед его взором, подобно тому, как, посмотрев на солнце, мы потом долго видим его диск.

Спросите у гаучо, кого чаще всего убивает молнией, и он приот­кроет перед вами фантастический мир, сотканный из причудливого переплетения нравственных и религиозных предрассудков с реальными, правда, неверно истолкованными событиями и грубыми суевериями. Добавим, что если электрическая энергия на самом деле начинает ис­пользоваться в хозяйственной жизни, и она та самая нервная энергия, которая при возбуждении разжигает страсти и порывы, то какими же возможностями для игры воображения должен обладать народ, живу­щий в атмосфере, столь перенасыщенной электричеством, что, если по­тереть одежду, из нее сыплются искры, подобно тому, как они вспы­хивают, если погладить кота против шерсти?!

Как же не быть поэтом очевидцу столь незабываемых сцен:

Напрасно он кружится, озирая

просторы необъятные: все пусто,

направить некуда стремительный полет.

Куда ни кинешь взор - кругом равнины,

владенья птиц и дикого зверья,

повсюду - лишь безлюдие и небо,

подвластные лишь Богу,

куда дано проникнуть лишь Ему[99].

Эчеверриа.

Или тому, у кого перед глазами такая величественная картина:

Из глубин Америки

бегут два потока:

жемчужная Парана

и перламутровый Уругвай.

Изумрудная пышность лесов

и цветущих долин

обрамляет зеркало вод.

И приветствуют их на пути

печальная индюшка,

пикафлор и щегол,

дрозд и голубь лесной.

Словно пред королями, пред ними

склоняются сейба и пальма,

и плывут по воде лепестки,

и пьянит аромат апельсина.

Они сливаются в Эль-Гуасу

и, смешав перламутр свой и жемчуг,

дальше несут свои воды

к морю до самой Ла-Платы.

Домингес[100].

Это профессиональная поэзия, городская. Но есть и другая, эхо ко­торой разносится по одиноким полям,— поэзия народная, наивная, не­затейливая поэзия гаучо.

Наш народ музыкален. Это национальная особенность, признанная всеми. В Чили, например, когда узнают, что среди гостей в доме есть аргентинец, его сразу же приглашают к фортепиано или предлагают ему виуэлу[101], и, если он, извинившись, объясняет, что не умеет играть, все удивляются и не верят: ведь каждый аргентинец обязательно музы­кант. Увлечение музыкой связано с нашими обычаями. В самом деле: образованный молодой человек, горожанин, играет на фортепиано или флейте, на скрипке или гитаре, метисы почти исключительно посвяща­ют себя музыке, многие из них искусные композиторы и исполнители. Летними вечерами слышны нескончаемые звуки гитары у дверей ла­вок, а по ночам сон прерывают сладостные серенады и пение бродя­чих музыкантов.

У крестьян свои песни.

В северных селениях преобладает тристе[102], песня протяжная, жа­лобная, из тех, что характерны, по утверждению Руссо[103], для примитивных народов, живущих в состоянии варварства.

Народная песня видалита[104] исполняется хором в сопровождении гитары и маленького тамбора; собирается толпа, и вот уже все громче и громче ритмы, все раздольнее звучит и ширится пение. Такое пение унаследовано от туземцев, я слышал его на индейском празднике в Копиапо[105], в сретение, на празднике Ла-Канделарии. Будучи религиоз­ным по своему происхождению, этот жанр, видимо, древний, старинный, и чилийские индейцы вряд ли могли перенять его от аргентинских испанцев. Видалита — народный размер, именно его используют, когда поют о каждодневных делах, о военных походах. Гаучо сам сочиняет стихи и поет их, положив на мелодию, которая подходит к данному случаю.

Итак, среди грубых национальных обычаев, украшая цивилизован­ную жизнь и служа источником возвышенных чувств, эти два вида ис­кусства почитаемы и любимы самим народом, который испытывает свою суровую музу в лирических и поэтических созданиях. Молодой Эчеверриа в 1840 году провел несколько месяцев в пампе, и слава о нем неслась по равнине, опережая его самого: гаучо встречали его с уваже­нием и любовью, и если вновь прибывший выказывал знаки пренебре­жения к