Фадеев - [92]

Он чувствовал себя счастливым оттого, что когда-то в нем возник этот замысел, он любил его, сберег как что-то драгоценное. Он был счастлив, встречая на пути трудности, увлекающие и обнадеживающие художника, вселяющие веру в себя и в свою работу. С такими ощущениями он поднялся в свою рабочую комнату в воскресное утро прохладного еще июня и сел к столу, полный радости от желания работать. И в то утро началась война.

В первые военные месяцы, среди своих сложных обязанностей и обстоятельств, он всегда помнил и думал об «Удэге», охотно читал друзьям необыкновенно поэтические, вдохновенные страницы пятой книги, мечтая о том времени, когда вернется к неоконченной работе. «Это стало для него почти что символом мира и счастья», — скажет поэтесса Маргарита Алигер и добавит: «Ему так и не удалось добраться до этого мира и счастья».

Роман усложнялся, ветвился, умнел и молодел с каждой главой. Замысел становится ощутимым лишь тогда, любил повторять Фадеев, когда, наполненный реальным непосредственным впечатлением, начинает расти, изменяться и уже вести писателя за собой. Психологическая внимательность Фадеева, кажется, достигает в «Последнем из удэге» реалистического предела.

Неискушенному читателю может показаться, что действие «Последнего из удэге» менее занимательно и даже нарочито замедленно (особенно в первых книгах), чем в обычных эпических романах. Но это лишь кажущаяся замедленность, вечные тайны развернутой экспозиции перед решающим, безусловным действием.

Надо вжиться в этот психологически насыщенный стиль, водомет звуков, красок, слов, картин, тогда каждая страница станет откровением, увлекающим не менее, чем хитроумные виражи детективов. Роман дышит современностью. Автор нашел в жизни такое, что не уходит в небытие с каждым прожитым днем, а сохраняет свое значение для будущего.

Гражданская война на Дальнем Востоке, русская революция, те, кто ее совершал и утверждал, партизаны, молодая интеллигенция, выходцы из буржуазной среды, сучанские шахтеры, хунхузы, удэгейцы, китайцы, корейцы, корейские коммунисты, их изначальная связь с русскими коммунистами, с лучшими людьми большевистской партии, такими, как Петр Сурков и Алеша Маленький, — вот многочисленные герои этого великолепного реалистического полотна. Огромной силы картина революционной борьбы на Дальнем Востоке охватывала все стороны жизни, все социальные слои родного автору края — края его юности, это, в сущности, роман о судьбах всего человечества на разных этапах его развития.

Как и «Разгром», и «Молодая гвардия», «Последний из удэге» — произведение трагического значения. Гибнут многие герои романа. Среди этих жертв — удэгейцы Масенда, Сарл. Судя по записям к плану шестой части романа, только по какой-то случайности жена Сарла должна вынести сына из огненного, грохочущего окружения, и ему предстоит жить «под счастливой звездой» мирного труда.

…Война жестоко ломала, крошила не только мечты и замыслы, но и судьбы людей. То, что было вчера, до войны, казалось порой далеким и невозможным, как чудный сон. Невероятное, немыслимое с точки зрения разума, испытание!

Никогда еще жизнь человеческая не падала так в цене — гибнут тысячи, часто безымянно, неизвестно где. Сколько проглотит она, эта война, если уже в первые месяцы исчезают, разлетаются вдребезги полки, дивизии, армии, села и города. Смерч, и только! Какими словами рассказать об этом? Сначала неосознанно, чутьем художника, зовом, идущим изнутри, наконец, в ритме волнующегося сердца рождается в нем желание писать строго достоверно, от «я» и только о тех событиях и тех людях, которых знал, видел. Это будет по-человечески, думает он. Ничего не умалчивать и не упрощать, не сглаживать тяжестей: «Мы должны рассказать правду, — говорил Фадеев, — а иногда раздаются голоса: может быть, не всегда нужно и должно в целях агитации рассказывать о трудностях борьбы. Но товарищи забывают, что без показа реальных трудностей борьбы не может быть правдивой и картина и нашего героизма, и героизма наших бойцов. В постановке этого вопроса есть что-то ложное, ошибочное».

Фадеев едет на фронт. Еще и еще раз. Потом дважды побывал в блокадном Ленинграде. Дневники переполняются записями: о подвигах и страданиях, что почти всегда одно и то же. Дети, умирающие совсем седыми, и пожилые люди, не ведающие страха, как бывает только в ранней юности. Все это он увидел и пережил не однажды на дорогах войны.

На литературных совещаниях Фадеев неизменно развивал такую мысль. Есть писатели, говорил он и уточнял — «их немного», которые в лихие времена надеются высидеть в тишине кабинетов, «а потом, когда все выяснится, вылезти из угла и создать нечто значительное».

И спрашивал: «Если в грозную годину для твоего народа не льется из твоего сердца кипящее слово, какой же ты художник? Кого ты сможешь прославить или заставить возненавидеть лирой своей? Где возьмешь ты пламень чувства и силу разума, если жизнь и борьба лучших людей народа на самом высоком-высоком гребне истории пройдет мимо тебя?» Нетрудно увидеть в этих волнующе жгучих вопросах-призывах эмоциональное состояние души Фадеева-художника военной поры.