Фадеев - [94]

Ходим только по лесу. Странный это лес. Он весь посечен и поломан вражескими снарядами и минами. По ночам на машинах с величайшей осторожностью, без огней, по дорогам, вьющимся по дну подмерзших оврагов, подвозят боеприпасы.

Фадееву не сидится. Он все время от артиллеристов к саперам, от саперов к пехоте… У него обозначились бородка и усы, отчего он сразу стал похож на партизана Вершинина из ивановского «Бронепоезда».

Возвратившись в штаб, писатели обрабатывали собранный материал. В эти дни в штаб был доставлен пленный фашист. При обыске под его мундиром обнаружили брезентовую ленту, обмотанную вокруг тела, со множеством карманчиков, в которых находились награбленная в разных странах валюта, золотые монеты, золотые коронки, сорванные с зубов, золотые сережки, вырванные из чьих-то ушей. Этот грязный, пропахший потом, рыжий эсэсовец вызывал чувство омерзения, но он отложился в цепкой памяти писателя, чтобы потом появиться на страницах «Молодой гвардии» в образе Петера Фенбонга».

…Летние и осенние месяцы 1942 года писатель был занят большой организаторской работой. Он — председатель пресс-бюро при президиуме Союза советских писателей, под его руководством и при его участии проходят писательские пленумы братских литератур народов СССР. Фадеев выступает с докладом «О литературной критике» на заседании президиума Союза писателей, а 8 ноября 1942 года на торжественном собрании в Колонном зале Дома союзов читает доклад «Советская литература за 25 лет и ее борьба против германского фашизма».

В этом докладе подводились итоги работы писателей в дни войны. Фадеев говорил о том, что советская литература все чаще и чаще обогащается значительными, художественно зрелыми произведениями. В числе их он назвал «Народ бессмертен» Василия Гроссмана, «Радугу» Ванды Василевской, пьесы «Русские люди» Константина Симонова и «Фронт» Александра Корнейчука, рассказы Михаила Шолохова, Леонида Соболева, Александра Довженко, Андрея Платонова, Вадима Кожевникова.

«Нет большей чести для советского литератора и нет более высокой задачи у советского искусства, чем повседневное и неустанное служение оружием художественного слова своему народу в грозные часы битв, — говорил Фадеев. — Показать лучшие кадры наших военных людей, воспитывать на их примере все новых и новых славных бойцов и командиров — это насущная задача советской литературы, это ее историческая миссия».

«Тогда — почти полстолетия назад! — не было разросшегося до колоссальных размеров аппарата у Союза писателей, как сейчас, — вспоминала М. С. Шагинян, — Фадеев был постоянно не за спиной секретарши, не за стенами кабинета, а среди нас и с нами. Мы еще не были единым, слитным коллективом, мы были разные — и по языку, и по пониманию действительности, и по творческому опыту, — среди нас были первенцы советской литературы, ее основоположники, писатели, пролагавшие пути от гражданской войны к построению социалистического хозяйства; были «попутчики», не пролагавшие, а только шедшие по путям, пролагаемым коммунистами; были эстеты, воевавшие с голым натурализмом; были еще не сбросившие с себя соблазнов дореволюционного символизма; были последователи и выученики Горького; был орлиный клекот Маяковского, — и все мы были детьми новой, советской эпохи. Александр Фадеев сумел сразу нас объединить, дал почувствовать себя не писателем-одиночкой, а единицей в коллективе. Прежде всего тем, что имел главное качество руководителя: любовь к своему делу. Любовь к делу руководства — это гордость не своими собственными успехами, личными удачами, личным продвижением вперед, а гордость успехами своего коллектива, их творческими удачами, их книгами. Он мог, например, лично не очень-то любить кого-нибудь из нас как человека, но если этот не очень любимый им и не близкий ему писатель вдруг «выдавал на-гора» превосходную книгу, надо было видеть, как сияло лицо у Фадеева, с какой гордостью он говорил об этой книге, как рекомендовал ее прочитать!»

В годы войны в мироощущении Фадеева происходят заметные изменения. Если автор «Разгрома» и «Последнего из удэге» неизменно дискутировал с великим Львом Толстым о смысле жизни, о добре и зле, о судьбах Отечества, делая упор на новой морали нового времени, то теперь в час испытания Фадеев увидел, что в вопросах нравственности мысли Толстого не устарели. Он вдруг открывает для себя, что Толстой не только «критический реалист», но художник героических начал, подвига, самопожертвования.

Взгляд Фадеева задерживается на таких «объектах», которые раньше просто исключались, не удостаивались его внимания. В письме к поэту В. Луговскому Фадеев рассказал, как они вместе с Маргаритой Алигер поехали в Сокольники, пришли к церкви на кладбище:

«День с утра был пасмурным, но тут разыгрался ветер. Церковь стояла такая же прекрасная, старинная, уходящая ввысь со своими русскими крыльцами. Я долго лазил по снегу, проваливаясь иногда выше пояса, — все хотел найти могилу твоего отца. Но многие кресты целиком были под снегом (эта зима вообще очень снежная), а в некоторых местах из-за снега невозможно было пролезть. Так и не удалось мне найти могилу.