Ёжик - [9]

Хотя чего тут удивляться — на этот свет я пришел нежеланным ребенком. Мой родной отец тогда еще учился на пятом курсе, а мать только окончила школу. И тут вдруг я. Драма, как в мексиканском сериале.

Через год такой жизни я исхитрился и поступил в универ. И сразу переехал в студенческую общагу. А потом на совершеннолетие получил последний подарочек от папаши. На маленькую квартирку его хватило. Ту самую, где я потом не раз пивал чаи с Ежиком.

Со времен этого переезда я всегда был ужасно одинок. Но никогда — никогда! — не чувствовал себя таким ненужным. А все потому, что не пришла Ежик…

Дома я весь день, а потом и весь вечер чувствовал себя хуже некуда. Ждал ее звонка. Почти уже молился на телефон. В конце концов, отключился на диванчике, где обычно она спала.

Ежик позвонила на следующий день.

— Привет… — у нее был какой-то странный виноватый голос. Такой, что я сразу почувствовал — конец всему. — Ты это… только не грузись… видишь я тебе даже позвонила. Никому бы другому звонить не стала, но ты то я знаю, весь, поди, переволновался уже… Пашка… я влюбилась…

Я всегда знал, что рано или поздно это случится. Но все равно не представлял, КАК больно будет.

Будто сдавили тисками. Трудно дышать и сердце не стучит, а подрагивает в конвульсиях.

— Пашка, я сейчас приеду! Ты никуда не уходи! Если уйдешь, я выкинусь из окна твоего подъезда!

Она появилась через несколько минут. Не иначе, как на машине. Ворвалась в комнату и повисла у меня на шее.

— Пашка…

Несколько минут мы просто стояли так обнявшись. Странно было чувствовать под своими руками ее горячее тело и знать, что оно никогда не будет моим… И ведь прежде она не обнимала меня так… Так самозабвенно. Так крепко. Скорее я мог об этом мечтать. Да что теперь толку. Домечтался.

— Смотри, чего я привезла! — когда она успела? В большом пакете, который Ежик вручила мне, было все, что я люблю: оливки, бананы, пирожные, какой-то дорогой кофе в зернах, черный шоколад и еще много чего…

Я пошел на кухню ставить чай. Ежик забралась с ногами на диван и смотрела, как я вожусь у плиты. Молчала. Теребила в пальцах старую пачку сигарет. Я тоже ничего не говорил. Бессмысленно. Все уже сказано. В принципе она могла бы даже не приезжать. Просто пожалела.

Ненавижу жалость.

Как я буду жить без нее? Без этих прогулок? Лишенного смысла мотания по городу?

— Я наверное уеду, — она сказала это, глядя на меня из-под растрепанной челки. Чего-то подобного я ожидал. — Потом вернусь, может быть…да нет, точно вернусь. Но ты… не жди меня. Ладно? Тебе нельзя меня ждать. Найди себе нормальную девчонку. Пусть она тебе детишек нарожает.

Я машинально заварил чай, разлил по кружкам, тем самым, которые мы купили в «Джангле», поставил на стол, разложил на блюде пирожные. Она будто и не заметила всего этого. Смотрела на меня без отрыва. Точно впитывала струящиеся сквозь эту кухню — сквозь нас — минуты.

— Не думай, я не стерва. Я люблю тебя, — как удар тока… — Правда, люблю! Пашка! Но я не могу дать тебе то, что ты хочешь! Я — глупая уродина… Я не смогла…Во мне чего-то не хватает…Ты думаешь, почему я с тобой не спала никогда? Думаешь, ты мне не нравишься? Да ты самый офигенный чувак, каких я только встречала! Просто… ну нельзя это было! Ты бы тогда совсем с ума сошел сейчас. Это ведь знаешь, как привязывает!.. Думаешь, я никогда не спала ни с кем? Пашка… Просто ты не знал… Я не говорила тебе. Ведь ты бы и меня и себя замучил…

Она была права, конечно. Я бы не просто с ума сейчас сошел, я бы умер, наверное. Сердце бы само остановилось. Не захотело бы больше стучать.

— А я ведь всегда знала, что уеду. А ты останешься. Такие как ты не бывают счастливы с такими как я.

— Ну, прямо Настасья Филипповна… — не знаю, почему мне вспомнился Достоевский. Но она там так же рассуждала, это точно. Самое смешное — мне сразу вспомнился Охлобыстин с аппетитным куском мяса в лапах. Я почувствовал, что меня несет. Что я сейчас впервые начну орать на нее. Оскорблять. Пытаться найти больное место. Ведь это так сладостно… Душа — это не ляжка, ее обгладывать гораздо вкусней и легче…

Но я не успел ничего сказать. Ядовитые слова замерли на губах и рассыпались гнилой вонючей трухой. Она уже плакала. Сначала тихо, а потом навзрыд, до синяков закусив ладонь. Тряслась и подвывала. Я видел ее всякой, истеричной, рыдающей, молча глотающей слезы и сопли, но чтоб вот так… Так безысходно, отчаянно… И я не знал, что делать. Не знал, как утешить ее. Раньше все было просто. Раньше я был защитник и друг, убежище, пристанище этой измученной, надорванной души. А теперь сам стал источником боли. А главное — я и сам теперь сплошная боль. И просто нет сил утешать. Нет сил…

Так бывает — ты знаешь, что делаешь больно, но собственная боль мешает сделать первый шаг. Это удел слабых. И как просто, оказывается, понять, что ты сам слаб. Как она говорила… "Это даже не уровень плинтуса, куда там! Это уровень подполья, а плинтус — оказывается гораздо выше и до него еще топать и топать". Анна моя, Анна… Ежик… если б ты только знала тогда, что говоришь про меня, а не про себя…

Новый год

Ее нового друга звали Антон. У него действительно была машина. А еще собака породы чау-чау и загородный коттедж. Короче состоятельный жених. Умом я понимал, что для Анны это не имеет никакого значения. Но все же злился, не в силах сдержать гаденькую мыслишку, что мне с моим вечным денежным напрягом никак с ним не тягаться.