Эйнштейн и религия - [32]

Это между прочим совершенно соответствует анимистическому сочетанию двух ипостасей бытия с тем лишь различием, что здесь обе ипостаси проявляются линейно, во времени, и вместо вневременного совмещения только замещают друг друга.

Другие психиатрические примеры расщепленного сознания приближаются к анимизму другими признаками. Так, одна девушка имела целых пять личностей, включая основную нормальную. И вот, пребывая в этом якобы нормальном состоянии, она, бывало, встряхнется, перекувыркнется через голову и вступит в совершенно иное, новое психическое состояние.

Эта перемычка между двумя состояниями имеет опять-таки вполне анимистический характер, вплоть до самого слова «встряхнется», и до образа «перекувыркнется через голову». Былинный Вольга Святославич тоже, бывало, встряхнется, ударится об землю и сделается чем-то совсем другим, отличным от прежнего образа.

Так называемое «второе зрение» представляет типичную способность сочетать вместе два зрительных впечатления, совершенно независимо от времени. Способность второго зрения нужно признать действительно существующей, конечно, вне всяких пророческих толкований. «Случай с глазами М-ра Девисона» Уэллса представляет попросту воображаемый пример второго зрения, более навязчивый и длительный.

Гипнотическое внушение имеет все существенные свойства сновидения. Действующим фактором является внушение извне, которое влияет на оцепенелое сознание загипнотизированного лица так же точно, как стук, или порыв ветра влияет на сознание спящего человека, видящего сон.

Различие заключается в том, что сон превращает каждое полученное впечатление в причудливое и сложное разветвление, а загипнотизированное сознание разрабатывает полученное внушение в простом однолинейном порядке. Видения сна объективируются и соединяются в общую живую картину. Гипнотическое видение большей частью сохраняет свой первоначальный, простой, элементарный и субъективный характер: Я чувствую себя человеком, самим собою, и вдруг через несколько секунд я же чувствую себя маленькой девочкой, обезьяной, собакой и пр…

Возможно прибавить и об’ект, внушить, например, загипнотизированному видение медведя или льва, готового напасть, превратить для загипнотизированного уксус в вино, сырую картошку или репу — в яблоко или апельсин. Дальнейшее развитие этого момента, однако, невозможно.

Внушенная идея не дает драматических разветвлений. В общем сновидение есть драма, гипнотическое внушение есть только монолог.

Субъективный характер превращения однако ничуть не отнимает у гипнотического внушения его основной первобытный анимистический характер. Так как больной чувствует себя чем-то совершенно различным от своего прежнего существования, то в сущности он переходит от формы к форме, от видения к видению. Впрочем, превращение имеет характер чередования и последовательности, т.-е. заключает в себе элементы времени. Вневременное существование форм того же бытия повидимому не проявляется. Вообще, быть может, возможно заключить, что гипнотическое внушение, как нечто более или менее искусственное, — не столь первобытно, как сон, с другой стороны именно гипнотическое внушение является наоборот как бы простейшим элементом, отдельным кирпичем невозведенной постройки, окрашенной нитью, из каких сновидения ткут свои пестрые и яркие ковры.

Далее, психический опыт актеров, поэтов, романистов, содержит на яву и без всякого внушения элементы таких же превращений, правда, не столько отчетливые, как в работе внушения, но зато превосходящие внушенные образы сложностью и разветвленностью своего воплощения в жизнь. И это перевоплощение, не искусственное, а естественное, возникающее порою совсем непроизвольно, ничуть не является линейным, последовательным во времени, а напротив содержит элементы двойного сочетания, так как артист и художник никогда не теряют сознания своей основной первоначальной личности.

При всем том такое перевоплощение артиста, художника, актера, нередко заходит довольно далеко. Так, Флобер, описывая самоотравление мадам Бовари, три дня ощущал во рту явственный вкус мышьяку. Хорошая актриса до такой степени входит в свою роль, что порою достигает почти самообмана. Однако, ни Флобер, ни актриса ни на миг не теряют своей действительной личности. Эта своеобразная двойственность сознания артистов имеет очевидные признаки вневременного сосуществования форм.

Впрочем, и помимо утонченного художественного восприятия немногих обыкновенные люди тоже обладают способностью переживать такое перевоплощение и двойственность сознания, порою не без яркости и в чувстве, и в выражении.

Приведу, например, характерный пример из «Казаков» Толстого.

«Ему ясно представилось, что думают и жужжат комары: „Сюда, сюда, ребята! Вот кого можно есть“. И ему стало ясно, что он нисколько не русский дворянин, член московского общества, а просто такой же комар, или такой же фазан или олень, как и те, которые живут кругом него»[36].

Можно пойти даже дальше и рассматривать самую память человека, как силу, содержащую в себе основное свойство соединять вместе зрительные образы и впечатления во вневременном порядке. Память отрицает естественное расстояние между зрительными картинами и, не обинуясь, ставит их рядом в порядке почти одновременном, т.-е. почти вневременном. В сущности говоря, память человека и представляет настоящее, доподлинное, «второе зрение». Например, в эту самую минуту я вспоминаю картины Нью-Йорка, Владивостока, Токио, которые я видел лет 20 назад. Эти картины пребывают сокрыто в глубине моего мозга, но я могу по желанию вызвать их снова с большей или меньшей рельефностью. А минувшую ночь я видел во сне одну из таких зрительных картин, такую яркую и полную, как сама жизнь. Таким образом, сновидение берет свои реальные элементы из склада памяти. Память содержит в себе живые элементы потустороннего, вневременного бытия.