Эйфория - [49]

Фен одним махом влил в себя остатки “резинового” вина. Капли, стекавшие по подбородку, смахнул рукой, потом стянул с себя рубашку, протер ею потные подмышки и швырнул в кучу грязного белья для Ванджи.

– В Кроватьшир, моя дорогая! – Передразнивая мой акцент, он подхватил Нелл под руку и повел в спальню. – Пока-пока.

А я направился к своей циновке в кабинете, чувствуя себя домашним псом, которого выгоняют на ночь за дверь. Я лежал без сна, слушая, как первыми просыпаются животные, шуршат листвой, перекликаются и с треском скачут по веткам, а следом просыпаются люди, кашляя, ворча, постанывая и лениво переругиваясь. Веселое квохтанье женщин, бредущих к своим каноэ, их песни, разносящиеся над водой, плеск весел. Сигнал барабана, перепалка, смех, чайки, ныряющие в озеро, и летучие лисицы, вламывающиеся в кроны деревьев. Но в конце концов я уснул. И снилось, что я сижу на корточках, как туземец, посреди огромного ледяного поля и вырезаю во льду огромный символ. Но лед тает, и хотя контуры рисунка глубоки – нечто с двумя линиями, пересекающимися по центру, символический образ целого абзаца, – лед крошится, превращается в кашу, а мои ноги постепенно погружаются в море.

Разбудили меня знакомые звуки – скрип карандаша по бумаге и тихий шорох, сопровождающий движение скользящей следом руки. Я повернулся, ожидая увидеть за кухонным столом Нелл, но это оказался Фен. Он не заметил, что я наблюдаю за ним. И не прервался. Фен низко склонился над листом бумаги, лицо искажено от напряжения, и он неосознанно задерживал дыхание так надолго, что потом вынужден был шумно выдыхать. Со стороны запросто можно было подумать, что человек сидит на горшке. Когда из спальни донеслось шевеление, он замер, потом собрал свои бумаги и выскользнул из дома с ними.

Нелл вышла в том, в чем спала, – в длинных хлопковых штанах и легкой зеленой рубашке. Она приготовила нам по большой чашке кофе с сухим молоком и уселась на место Фена. Я не представлял, сейчас десять утра или, к примеру, четыре часа пополудни. Свет проникал сквозь щели в стенах сразу со всех сторон. Я чувствовал себя школьником на каникулах. Она сидела, с ногами на стуле, поставив кружку на колено. Я сел напротив, а рукопись Хелен лежала между нами.

Нелл задумчиво отогнула большим пальцем кончик рукописи, медленно перебирая страницы.

– Она все писала и писала эту книгу, и я начала подозревать, что так никогда и не закончит. Я думала, что в этом отношении далеко обогнала ее. И вот сейчас – на ее фоне моя книжка кажется детским альбомчиком с фотографиями семейного путешествия в Цинциннати. Ее теория – это переворот в мировоззрении. Пока я собирала коллекцию красивых камешков, она построила целый собор.

Мое тело еще помнило то напряжение из странного сновидения, когда я пытался выгравировать загадочный символ в крошащейся льдине. Как забавно – она стремится построить собор, а я ковырялся, выцарапывая один-единственный знак.

– Вы смеетесь надо мной и моей жалкой участью.

– Вовсе нет… – Я вспомнил ее историю про заплеванную одежду в шкафу. Сейчас передо мной была та же четырехлетняя девочка.

– Нет, смеетесь.

– Ни в коем случае, – возразил я, но продолжал улыбаться. – Я чувствую ровно то же самое.

– Не может быть. Посмотрите на себя. Вы такой мускулистый, расслабленный, с широкой улыбкой на лице.

– Похоже, сегодня утром Фен начал созидать свой собор.

– Он писал?

– Страницу за страницей.

Она, казалось, удивилась, но не слишком обрадовалась.

– Он гоняется за призраками. А сейчас появился Ксамбун, но Фен не помогает мне встретиться с ним. В мужской дом мне вход закрыт. И чем больше я настаиваю, тем больше он сопротивляется, а через пять месяцев мы уедем навсегда и так и не поговорим с Ксамбуном.

– Я мог бы попробовать замолвить словечко…

– Нет, прошу вас, не надо. Он догадается, что это я, и все станет еще хуже.

Я хотел помочь ей, хоть чем-то. И, как мог деликатно, рассказал про второй вход в мужской дом, который видел накануне.

– Вы хотите сказать, что прошли через ее лабиа? – поразилась она, уже протягивая руку за блокнотом. – Вот такие подробности он намеренно от меня скрывает.

– Возможно, он уважает местные табу.

– Фену наплевать на табу. Но дело не в этом. Мы по кусочкам пытаемся собрать картину этой культуры, и я работаю с партнером, который скрывает важную информацию.

Она заточила карандаш и заставила меня повторить рассказ еще раз, в мельчайших подробностях. Она задала много-много вопросов, что в итоге привело к обсуждению проблемы вульвы и различных вариантов использования ее изображения разными племенами на Сепике. К концу я почувствовал, что если и не смог устроить ей встречу с Ксамбуном, то по крайней мере был немного полезен. Настроение у нее поднялось, и я опять подумал, как головокружительно радостно было бы работать вместе с этой женщиной. Разговор вернулся к рукописи, лежащей на столе. Мы еще раз перечитали первую главу, делая пометки на полях. Переписали введение и перешли в кабинет, где она могла сесть за машинку. Столы стояли вплотную, я диктовал написанный нами текст, а она печатала. Перешли к следующей главе, теперь мы читали про себя, задерживаясь на определенных фразах, зачастую одних и тех же, и делали пометки для Хелен. Несколько ребятишек, не обращая внимания на банановый лист на ступенях, все же пробрались в дом. Они сидели по ту сторону москитной сетки, наблюдая за нами и время от времени пытаясь подражать странным звукам, которые мы издавали.