Эйфелева Башня. Гюстав Эйфель и Томас Эдисон на всемирной выставке в Париже - [21]

В 10 часов вечера в понедельник, когда раздался громкий взрыв, Эйфелева башня вспыхнула от основания до вершины красным греческим огнем, а затем была увенчана дождем зеленых римских свечей. Первая Всемирная выставка, открытая ночью. Благодаря Эдисону и его электрическим изобретениям освещенная экспозиция была прекрасным зрелищем.

Увы, но к тому времени лишь немногие из экспонатов на Марсовом поле были должным образом установлены, а тем более открыты. Монументальная Галерея машин из стекла и железа была украшена драгоценными камнями, переливающимися цветным стеклом, мозаикой и керамическим кирпичом. Внутри, однако, колоссальный пятнадцатиакровый храм инженерии и промышленности был в основном завален неоткрытыми ящиками и наполовину собранным оборудованием. Достаточно скоро он будет посвящен «всем аспектам французской промышленности, начиная от оборудования для сельского хозяйства и пищевой промышленности и заканчивая оборудованием для производства одежды, бумаги, деревообработки, строительства и производства электроэнергии. Будут показаны насосы, динамо-машины, трансформаторы, двигатели, гидравлические лифты и даже ветряные мельницы». Для прохождения таких гигантских площадей выставки для посетителей было придумано новшество – движущаяся дорожка.

Ярким исключением из-за опоздания в Галерее машин была выставка Эдисона, которая открылась и работала с самого первого дня. «Экспозиция была открыта неделю назад и имеет гарантированный успех. В день открытия (в прошлый понедельник) мы были в лучшей форме, чем любая выставка во Дворце машин, и единственное место, где президент Карно и его группа остановились в здании, было отделом Эдисона, чтобы осмотреть “Большую лампу”, бюст и фотографию Эдисона, а также два фонографа, один из которых пел “марсельезу”, а другой кричал: “Да здравствует Карно”, “Да здравствует Франция”, “Да здравствует Республика”»…

В эти первые недели на Всемирной выставке в Париже было много американских журналистов. Один репортер, Гарольд Фредерик, был полон решимости рассмотреть выставку живописи своей страны, ее лучшую перспективу для культурной славы, хотя она еще не была открыта. Он прокрался мимо полицейского и протиснулся в заколоченный дверной проем. В соседних комнатах он обнаружил, что только половина из 341 американской картины маслом действительно висела, в то время как остальные были сложены у стен среди груды строительного мусора. Пока он рылся в беспорядке, изучая полотна, у Фредерика возникло несколько вопросов. Почему, спрашивал он себя, Генри Бэкон прислал «в качестве своей единственной картины дешевую и тривиальную мазню»? И почему Уолтер Гэй и Александр Харрисон представили из одиннадцати гигантских полотен лишь малую часть своей живописи?

Но когда Фредерик вошел в другую комнату, галерею художников-экспатриантов, он наткнулся на работы Джона Сингера Сарджента, чьи шесть больших портретов женщин и девушек доказали, что он «является самым выдающимся и оригинальным из американских художников за рубежом… Он не знает, как быть банальным или обычным». Сарджент, всемирно известный художник в тридцать три года, перенес свою студию из Парижа в Лондон в 1884 году, чтобы избежать скандала, связанного с его салонной картиной «Мадам Икс», на которой была изображена американская красавица Виржини Готро в черном вечернем платье с одной бретелькой, вызывающе соскальзывающей с ее белого, как мел, плеча. К его и ее удивлению, работа была опорочена как развратный портрет, недостойный замужней женщины. Его нынешние картины, хотя и мастерские, вряд ли могли вызвать возмущение.

Галерея машин на парижской всемирной выставке. 1889 год.

Хотя большая часть настоящей выставки была еще далека от готовности, сама по себе территория была достаточно удивительным творением, чтобы удовлетворить большинство ранних посетителей. Один американский репортер пропел:

«Дорожки широкие, деревьев много, трава пышная и зеленая, фонтаны всегда полны запасов расплавленного серебра, птицы поют радостные песни, а в кафе течет абсент и пиво. А пока француз пьет свое мюнхенское пиво без горьких воспоминаний о немецкой наглости… У Эйфелевой башни есть характер».

Для туристов в Париже были и другие достопримечательности – Лувр, где вы могли купить картину у десятков копиистов, занятых за мольбертами; древние памятники и церкви города; кафе; закусочные; модная кавалькада[17] два раза в день в Булонском лесу; скачки и прежде всего покупки всех этих неотразимых нагрудников, духов и платьев от Дома Уорта или менее известного месье Арно. Гастрономы устроились за неторопливыми трапезами в Гранд-Вефуре, Ледуайене на Елисейских полях или Лаперузе.

Как ни странно, в течение десятилетий стандартное туристическое турне также требовало ужасной остановки в парижском морге, удобно расположенном недалеко от Собора Парижской Богоматери.

«Мы стояли перед решеткой, – рассказывал почтительный Марк Твен, – и заглянули в комнату, которая была увешана одеждой мертвецов; грубые блузы, пропитанные водой; изящные одежды женщин и детей; патрицианские одеяния, испещренные пятнами, пронзенные и запятнанные красным; шляпа, которая была раздавлена и окровавлена. На наклонном камне лежал утопленник, голый, опухший, багровый».