Эйфелева Башня. Гюстав Эйфель и Томас Эдисон на всемирной выставке в Париже - [20]

Стадии строительства. Июнь 1888 – март 1889 года.

Тем временем Гюстав Эйфель снискал расположение каждого изготовителя и продавца безделушек в Париже. Владельцы магазинов на каждом бульваре и улице продавали

«Эйфелевы башни любого размера, предназначенные для любых целей, от крошечных брелоков для цепочек для часов до больших часов для залов… Если высокая женщина идет по улице, за ней бегут девчонки, крича: “Мадам Эйфель! Мадам Эйфель!”»

В пригородах в садах выросли Эйфелевы башни с маленькими флажками.

Тем временем американцы и англичане сохраняли пренебрежительное отношение к французским достижениям. «Как огромный и искусный памятник металлической конструкции, – фыркнул корреспондент “Нью-Йорк таймс”, – французы признают его оригинальность и ценность, но они сожалеют о его уродстве и сожалеют, что время и деньги не были потрачены на что-то более живописное, и, как бы то ни было, они не гордятся тем, что показывают это гигантское железное сооружение незнакомым людям… эй, проголосуйте за это как мерзость и бельмо на глазу».

Редакторы лондонской «Таймс» упорно ссылались на «чудовищное сооружение посреди благородных общественных зданий Парижа». В редакционной статье газета признала, что Эйфелева башня «обладает определенной собственной симметрией и как простое инженерное достижение, никогда не сравнимое в своем роде, она заслуживает высокой оценки, если не всего того, что ее автор утверждал для себя и своих коллег. И все же мы обязаны помнить, что красота, совершенство, величие великих инженерных работ состоят в совершенном приспособлении средств к целям, в то время как в случае с Эйфелевой башней вообще нет целей, полезных или декоративных, за исключением праздной показухи, более достойной Чикаго или Сан-Франциско, чем Парижа».

По мере приближения дня открытия Всемирной выставки Париж был охвачен «лихорадкой праздника… Он был перекрашен и заново отделан, и грязь десяти лет была соскоблена со многих огромных зданий из канского камня[16], которые сверкают на этом майском солнце, как будто только что побелены. Букеты трехцветных флагов развешаны вдоль многих улиц… вот признаки грядущей иллюминации. Лица людей уже освещены… Единственное, что удивляло всех зрителей, – это Эйфелева башня. Верхняя часть, легкая и изящная, как будто она выросла там, где ее архитектором была только Природа, строго смотрит на дикие здания внизу, некоторые из них деловые, некоторые фантастические, все они, как и башня, очень современные».

День открытия Всемирной выставки, понедельник 6 мая, выдался прохладным и бледно-голубым. Эйфелева башня возвышалась над головой, ее индустриальное присутствие контрастировало с танцующими фонтанами и Центральным куполом в стиле рококо высотой 60 метров, бронзовым и блестящим бирюзово-голубым, увенчанным десятиметровой статуей женского воплощения Франции. Купола расположенных по бокам дворцов искусств мерцали в дополняющем их сине-зеленом фаянсовом великолепии. Люди прогуливались по цветущим участкам, искусно озелененным десятью тысячами деревьев и кустарников, в том числе тысячами рододендронов, только что расцветших радужным розовым цветом. Красочные знамена развевались на ветру, а дорожки были украшены бронзовыми и мраморными скульптурами.

Здесь, на своей Всемирной выставке, французская республиканская администрация намеревалась после того, как все экспонаты были установлены, представить тщательно продуманное видение прекрасной Франции после восемнадцати лет их правления:

«гуманистическая, филантропическая, открывающая свои объятия всему человечеству… Республика в 1889 году представит миру два лица: одно как просветитель, благодетель и распространитель света и хлеба; другой – как поборник имперской миссии Франции, добивающийся тех же выгод за рубежом посредством раздела Африки и завоевания Индокитая».

Первые посетители ярмарки были рады обнаружить так много экзотических культур в такой удобной близости. Журналисты с трудом могли поверить в фантастические павильоны южноамериканских наций, прежде всего

«дворец Аргентинской Республики… возможно, самое красивое здание на территории… сверкающая масса инкрустированного золота и сверкающих кристаллов, цвет за цветом, как сказочные мечты детства».

В египетский павильон вела улица дю Кэр с ее многочисленными магазинами под открытым небом и кофейнями.

«Там были пятьдесят или шестьдесят египетских ослов с настоящими погонщиками. Или компания мавров из Марокко и Алжира, которые живут, работают, едят, спят, одеваются точно так же, как мы видели в этих странах. Солдаты из Восточной Индии стояли там на страже в своей необычной одежде; китайцы в своих местных костюмах красят и украшают свои дома», – вспоминает один журналист.

И конечно, была Эйфелева башня, всегда притягивающая посетителей, как путеводная звезда. В некотором смысле это настоящая Вавилонская башня, потому что среди толпы, гуляющей у основания, можно было услышать двадцать восемь диалектов и языков. Толпящаяся публика не могла этого знать, но на башне сбылось одно из худших опасений Гюстава Эйфеля – Эйфелева башня не была готова для публики в день открытия Всемирной выставки. И вот посетители бродили внизу и вытягивали шеи, чтобы полюбоваться этим сооружением, на которое они еще не могли подняться. Наверху они могли слышать и видеть занятых рабочих.