Европейское дворянство XVI–XVII вв.: границы сословия - [39]

Конец XV и XVI век ознаменовались глубокими социально-экономическими и политическими переменами. Завершение Реконкисты, разнообразные последствия которой, однако, оставались заметными еще в течение длительного времени, объединение четырех прежде независимых государств (Кастилия, Арагон, Наварра и Гранада) в единое королевство, становление и расцвет абсолютизма, развертывание экспансии в Европе и конкисты Нового Света — все эти и многие другие факторы самым непосредственным образом повлияли и на дворянство. Среди этих факторов особенно следует выделить глубокие изменения в характере и распределении богатств. Экономическая экспансия первой половины XVI в., колониальные авантюры способствовали быстрому и подчас баснословному обогащению предпринимателей и искателей приключений и созданию множества новых состояний. Богатство бросает вызов прежней сословной структуре и оказывает на нее глубокое воздействие. Если в средневековой сословной идеологии богатство выступает как необходимый, но далеко не самый важный спутник главной ценности — знатности, то в новых условиях оно претендует на то, чтобы считаться основой и дворянского статуса, и социальной иерархии в целом, и политического влияния. Не случайно слова «богатый» и «могущественный», «обладающий властью» (ricos у poderosos) все чаще употребляются в XVI в. в одной связке.

Естественно, основные тенденции развития испанского дворянства наиболее явственно проявились в судьбах дворянства Кастилии (в широком смысле, т. е. Кастильского королевства) — важнейшей составной части Испанской монархии, занимавшей большую часть Пиренейского полуострова. Дворянство же Арагона, Каталонии, Валенсии и Наварры, при всей важности и глубоком своеобразии этих региональных вариантов, как бы разделило судьбу самих этих областей, оказавшись в XVI–XVII вв. на периферии основных тенденций развития испанского дворянства и в массе своей будучи обречено — в сравнении со своими кастильскими собратьями — на провинциальное прозябание. Поэтому в дальнейшем изложении, принимая во внимание и ограниченный объем данной работы, скрепя сердце приходится отказаться от рассмотрения дворянства восточных областей Испании, сосредоточившись исключительно на Кастилии.

По данным переписи 1591 г., в Кастилии насчитывалось 134.223 дворянские семьи, которые составляли 10,2 % всех жителей королевства[272] — соотношение для Западной Европы уникальное. Но 10,2 % — это средняя цифра, фактически она справедлива лишь для немногих кастильских провинций. В действительности почти во всех южных и центральных областях (за исключением провинций Мадрид и Толедо) она была намного меньше, колеблясь от 1 до 5 % (впрочем, 5 % — тоже достаточно высокий показатель). Удельный вес дворян резко возрастает в провинциях к северу от Дуэро: 21,4 % в Бургосе, 33,2 % в Леоне, 43,5 % в Понферраде. В Астурии он достигает 75,9 %, в Монтанье — 85,9 %[273], в то время как в Басконии дворянами считались решительно все местные уроженцы.

Феномен «всеобщей идальгии» северных провинций, к сожалению пока почти не исследованный, представляет собой одну из наиболее ярких особенностей развития кастильского дворянства. Поскольку XVI век отмечен значительными миграциями населения с севера на юг, в том числе, естественно, и дворянскими, значение этого феномена выходит далеко за рамки указанных северных провинций. Их жители издавна обладали значительными фискальными привилегиями, обосновывая свой особый статус тем, что именно в труднодоступных горных районах севера при завоевании Испании арабами укрылась готская знать, от которой они и ведут свое происхождение. Эти претензии появились в ордонансах и фуэро Бискайи и Гипускоа уже к концу XIV в. Представления о «всеобщей идальгии» уроженцев этих районов утверждаются и консолидируются во второй половине XV и в XVI в. параллельно с представлениями об их особом территориальном статусе[274]. В XVI в. то королевские финансовые чиновники, то авторы трактатов о дворянстве периодически отрицали эти претензии, но протесты заинтересованных лиц каждый раз были столь яростными, что корона снова и снова была вынуждена подтверждать их. Всеобщая идальгия северян была в какой-то мере суррогатом, родившимся из невозможности найти в трехчастной структуре общества другую подходящую нишу для тех, кто заведомо не принадлежал к податному сословию и мог доказать это[275].

Понятно, что в северных провинциях структура дворянства фактически совпадала со структурой общества в целом. Но и в южных и центральных областях, где дворянство, и прежде всего низшее дворянство, было сравнительно малочисленным, состав его был очень пестрым. Под общим наименованием «дворянство» (nobleza) в Испании на исходе Средневековья и в начале Нового времени понималась совокупность во многом различных — и генетически, и функционально, и по уровню доходов и власти — социальных групп. Понятно, что и термин, служивший для их общего обозначения, не мог оставаться простым и однозначным. Дело не только в иерархии: наряду с «вертикальным» членением в рамках сословия существовали значительные различия «по горизонтали». Однако содержание этого емкого понятия не сводится и к столь широкому социальному спектру сословия: