Европейские поэты Возрождения - [41]

Да увенчает вечной славой их,

Из мрака вырвав, мой правдивый стих.

Обоим опасенья незнакомы

И хитрости. Идет открытый бой.

Забыты в гневе ложные приемы,

Искусство отступило перед тьмой.

Оружие звенит, трещат шеломы,

И след нога не покидает свой;

Нога недвижна, только руки ходят,

И без ошибки цель мечи находят.

Оплошности, рождая жгучий стыд,

Подогревают ненависть слепую,

И каждый покарать врага спешит,

Минуту приближая роковую.

За кем удар, который все решит?

Противники стоят почти вплотную

И в ход уже пускают сгоряча

И шлем, и щит, и рукоять меча.

Трикраты дева паладином сжата

В объятиях и трижды узы рвет —

Железные объятья супостата,

Но не любовника. И вновь черед

Доходит до остывшего булата,

И новая струится кровь. Но вот

Они, измученные долгой схваткой,

Расходятся для передышки краткой.

Поодаль на мечи облокотясъ,

Стоят они и смотрят друг на друга.

Уже денница в небе занялась,

И первым светом полнится округа,

И замечает паладин, гордясь,

Что больше вражья, чем его, кольчуга

Обагрена. Безумцы! Каждый раз

Чуть повезет — и все ликует в нас.

Какое ждет тебя, несчастный, горе,

Не знаешь ты. Тебя повергнет в дрожь

Триумф желанный, и (коль скоро в споре

Жестоком смерти сам не обретешь)

Ты в покаянье слез горючих море

За кровь, тобой пролитую, прольешь.

Но вот окрепла, отдохнув, десница.

Танкред к врагу дерзает обратиться:

«Молчанью наша честная борьба,

Увы, обречена, и я расстроен.

Зачем лишила зрителей Судьба

Наш подвиг ратный, что хвалы достоин?

Скажи, молю тебя (когда мольба

Уместна в битве), кто ты, храбрый воин.

Я вправе знать заранее, кому

Обязан смертью, если смерть приму».

Она в ответ: «Я тайны не открою,

Привычке для тебя не изменю.

Кто б ни был я, — один перед тобою

Из тех, что башню предали огню».

Танкред взбешен: «Меня торопит к бою

Услышанное. Я тебя казню,

Предерзкий варвар, за твое признанье

И в равной мере за твое молчанье».

И снова гневом полнятся сердца

Усталые. О, яростная схватка,

Где силы на исходе у бойца,

Что лишь в одном не знает недостатка —

В решимости сражаться до конца!

Кто победит, по-прежнему загадка.

Давно бы оба испустили дух,

Когда бы пламень гнева в них потух.

Эгейской наподобие стихии,

Которая, когда стихает Нот

Иль Аквилон, подолгу штормовые

Еще валы вздымает и ревет, —

В сраженье силы истощив былые,

Без коих быстрый меч уже не тот,

Враги, начальным движимые жаром,

Удар обрушивают за ударом.

Но близится к минуте роковой

Смертельный спор. Клоринда проиграла:

Несчастной в грудь он меч вонзает свой,

Чтоб кровью напоить стальное жало, —

И ткань покрова с ниткой золотой,

Что под кольчугой перси облекала,

Алеет, жаркий впитывая ток.

Конец. Земля уходит из-под ног.

Нет прибегать к оружью больше следу,

Клоринда упадает, вся в крови,

И с просьбой обращается к Танкреду,

Шепча слова последние свои.

В них чувство, одержавшее победу,

В них дух надежды, веры и любви;

Пускай была Клоринда мусульманкой,

Она уйдет из жизни христианкой.

«Тебя прощаю, друг… и ты прости,

Не телу, нет, — не знает страха тело.

За душу помолись и окрести

Меня. Ты совершишь благое дело».

Она мольбой, невнятною почти,

Растрогать сердце витязя сумела,

И, гнев забыв и тысячи угроз,

Он плакать хочет и не прячет слез.

Неподалеку брал ручей начало,

Пробив журчащей струйкой горный скат.

Наполнив шлем, Танкреду предстояло

Угодный богу совершить обряд.

Он, над врагом склонясь, его забрало

Приподнимает. О, виденье! Взгляд

Узнал ее, и задрожали руки.

Танкред молчит, сердечной полон муки.

Нет, он не умер, он остался жив,

Он — на свою беду — собой владеет,

Надеясь, что, водою окропив,

Сраженную мечом спасти сумеет.

Когда над ней, колена преклонив,

Слова обряда шепчет он, светлеет

Ее чело, и словно говорит

Она: «Душе на небо путь открыт».

Лицо покрыла бледность гробовая,

Сродни фиалкам посреди лилей,

И кажется, что небо, сострадая,

И солнце наклоняются над ней.

Но вот она к Танкреду, умирая,

Залогом мира длань взамен речей

Подъемлет и в неловкой этой позе,

Как будто бы уснув, почиет в бозе.

Танкред не сможет никогда понять,

Как мог собою он владеть дотоле.

Недолго силы сердцу растерять,

Державшиеся в нем усильем воли.

На чувствах, на челе его — печать

Смертельная от нестерпимой боли.

В нем все напоминает мертвеца:

Безмолвие, недвижность, цвет лица.

Его душа бы следом устремилась

За благородною ее душой,

Что в небеса на крыльях возносилась,

Когда б отряду франков за водой

Или еще зачем-то не случилось

Направиться сюда. Они с собой

Увозят в стан Клоринду и Танкреда,

Поверженного в прах своей победой.

По снаряженью вождь издалека

Узнал Танкреда и через мгновенье,

Приблизившись, — о, жребия рука! —

Увидел деву. Он в недоуменье.

Другой бы приказал наверняка

Волкам ее оставить на съеденье,

А он нести, хотя неверной мнит,

В шатер к Танкреду и ее велит.

Несущие считают, и напрасно,

Что паладина жизнь оборвалась.

И вдруг он застонал, и стало ясно,

Что не убит, а только ранен князь,

Тогда как неподвижно и безгласно

Второе тело. Вот, не торопясь,

В шатер просторный вносят их обоих,

Но с тем, чтоб в разных поместить покоях.

Хлопочут люди верные вокруг,

И не проходят втуне их старанья.

Уж рыцарь смутно слышит речи слуг

И рук целящих видит очертанья.

Однако то, что ожил он, не вдруг

Доходит до туманного сознанья.