Европейские поэты Возрождения - [34]

Пример наглядный тем, кто вновь и вновь

Надежды возлагает на любовь.

Всю ночь, до солнца, через лес дремучий

Вслепую продирался он во мгле,

Пока опять его не вывел случай

К покрытой надписью в стихах скале.

На эти строки рыцарь смотрит тучей,

Все ощущенья — на его челе:

Гнев, ревность, ярость, жажда расплатиться;

И тянется к мечу его десница.

Он рубит письмена, и до небес

Взлетают камни облаками пыли.

И гроту горе и стволам древес,

Что графу тайну страшную открыли!

И вот уже тенистый грот исчез,

Чьи своды отдых пастухам дарили,

И чистых вод струящийся кристалл

От ярости безумца пострадал.

В ручей прозрачный рушатся с налета

Стволы, кусты, коряги, валуны.

Отныне это не ручей — болото:

За мутью не увидеть глубины.

Усталый граф не утирает пота,

Но силы наконец истощены,

И упадает витязь изможденный

На берег, кое-где еще зеленый.

Что сделал с ним неистовства порыв?

Он больше сил для гнева не находит,

Лежит недвижно, в небо взгляд вперив,

Где солнце трижды всходит и заходит.

Он, о еде и о питье забыв,

Рассудок свой терзаньями доводит

До помраченья полного. Но вот

Четвертый день за третьим настает.

Все части снаряженья без изъятья

Летят в кусты — нагрудник, и шелом,

И наручи… Всего перечислять я

Не стану: список оборву на том,

Прибавив, что пришла пора и платья —

И паладин остался нагишом

И впал в такое бешенство, что, право,

Любая ярость перед ним забава.

Другие ощущенья заглуша,

Им движет сила бешенства слепого,

И ни меча сейчас, ни бердыша

Ему не нужно для отмщенья злого.

Во многих бранях недругов круша,

В себе не знал он силача такого.

С корнями вырывает он сосну

Высокую — и ладно бы одну!

Дубы он повергает величавы

И вязы, точно фенхель с грядки, рвет,

И нет спасенья букам от расправы,

Ни ясеням, ни елям в свой черед.

Так если птицелов среди дубравы

Освобождает место для тенет,

Что для него тростник или крапива,

То дерева для графа: эко диво!

Пасущие в лесу свои стада

На страшный треск спешат к ручью селяне.

И что же видят, прибежав туда?

Однако мой рассказ достигнул грани,

Заранее намеченной, когда

О том, что им предстало на поляне,

Я ненадолго отложу рассказ,

Иначе скука одолеет вас.

* * *

Старайся крылья не испачкать клеем,[80]

Кто угодил в любовный клей стопой.

По мненью мудрых (мы ж свое имеем),

Любовь всегда кончается бедой,

И пожинаем мы, что сами сеем,

Не на манер Роланда, так на свой.

Терять себя, терять из-за другого —

Не в том ли верх безумия людского!

Во что ни выливалось бы оно,

Одна и та же у него причина.

Из этой чащи выйти мудрено,

Туда ль, сюда бросайся — все едино.

Замечу в заключение одно,

Чтоб выглядела полною картина:

Кто продолжает и на склоне дней

Любить — и мук достоин и цепей.

Мне скажут: «Ты? И вдруг нравоученья

Подобные! Ты о себе забыл».

Признаться, я в минуту просветленья

Свой приговор любви произносил.

Что до меня, то жажду исцеленья,

Стремясь к свободе из последних сил,

Но слишком глубоко болезнь гнездится,

Чтоб можно было сразу исцелиться.

* * *

Сквозь полымем охваченный простор[81]

До новой тверди кони их домчали

И понесли к Луне во весь опор

Пространством гладким, наподобье стали,

Лишенной даже неприметных пор.

Уступит по величине едва ли

Луна последнему средь прочих мест —

Земле, включая океан окрест.

Астольф застыл в глубоком изумленье:

Его Луны размеры потрясли,

Ничтожно малой в нашем представленье

Когда мы смотрим на нее с Земли,

И то, что можно лишь при остром зренье

От моря сушу отличить вдали,

Которые, не обладая светом,

Едва видны при расстоянье этом.

Другие реки и долины рек

И не такие, как у нас, вершины,

Попав туда, откроет человек;

Там в деревнях чертоги-исполины,

Каких Астольф не видывал вовек,

Хоть странствуют немало паладины;

И нимфы круглый год, не то что тут,

В непроходимых чащах зверя бьют.

Тем временем Астольфу, как мы знаем,

Приглядываться некогда к Луне:

Спешит он, нетерпением снедаем,

Вослед вождю к долине, в глубине

Которой все, что мы внизу теряем

Не по своей и по своей вине,

Хранится, в том числе и те пропажи,

О коих мы не вспоминаем даже.

Не только о богатствах речь идет

И царствах, чей удел иных тревожит,

Но и о том, что Случай не дает

И что однажды отобрать не может.

Там в изобилье слава и почет,

Которые незримо Время гложет,

И грешных нас обеты, и мольбы,

И жалобы на произвол Судьбы.

Там слезы незадачливых влюбленных,

Проигранные в карты вечера,

Досуги при делах незавершенных,

На что у нас невежды мастера.

А сколько планов неосуществленных,

Пустых надежд! Подобного добра

Хоть отбавляй в диковинной долине.

Что потеряешь — там ищи отныне.

Знай паладин по сторонам смотри

Да слушай поясненья Иоанна.

Вот пузыри он видит, и внутри

Как будто кто-то ропщет беспрестанно.

Он узнает, спросив про пузыри,

Что перед ним державы, как ни странно,

Лидийцев, персов, греков и других —

Ну как их там — с былым величьем их.

Крючки он примечает золотые,

Которые не что иное есть,

Как подношенья — подкупы прямые,

Дабы в доверье к сильным мира влезть.

Про сети вопрошает он густые

И узнает в ответ, что это лесть.

А вот, подобны лопнувшим цикадам,

Владыкам оды, женам их и чадам.

Имеют форму золотых оков

Лишенные взаимности любови.

Вот когти беспощадные орлов —

Подручных власть, которых наготове

Владыки держат. Вот гора мехов,

Где столько дыма, сколько в добром слове,