Европейские поэты Возрождения - [22]

Лишь с виду жив, по сердце в нем не живо.

Ответил граф: — Я тот Роланд, которым

Убит Альмонт с Трояном, — было дело.

Весь мир презреть я вынужден Амором, —

Он вел меня до чуждого предела.

Раз занялись мы длинным разговором,

Признаюсь, что душой моей всецело

Владеет ныне дочка Галафрона,

Живущего в Альбракке без урона.

С ее отцом воюешь, хочешь кровью

Залить поля и замутить криницы.

А я сюда был приведен любовью.

Единственно во славу той девицы,

По верности, по чести и условью

Я много раз касался узденицы;

Чтоб путь завоевать к прекрасной даме,

Я бьюсь, — иными не пленен мечтами.

Лишь Агрикан из речи убедился,

Что то — Роланд, в Анджелику влюбленный,

В лице превыше меры изменился, —

Но скрыл волненье, ночью защищенный.

Душой, умом и сердцем распалился,

Стонал и плакал, как умалишенный, —

Удары сердца так в груди стучали,

Что чуть не умер он в своей печали.

Потом сказал Роланду: — Сам с собою

Поразмышляй, — едва лишь солнце глянет,

Мы выйдем в поле и приступим к бою,

И кто-нибудь из нас уже не встанет.

Так обращаюсь с просьбою одною:

Чтоб раньше, нежли этот суд настанет,

Желанную души своей царицу

Ты бы отверг и отдал мне девицу.

Не потерплю я, жизнь доколе длится,

Чтобы другой любил тот лик прелестный.

На утре дня один из нас лишится

Души своей и дамы в битве честной.

И кроме ручейка, что здесь струится,

О том узнает только лес окрестный,

Что ты отверг ее в таком-то месте,

В такой-то срок, — не долог он, по чести.

Роланд ответил: — Не сдержать обета

Мне не случалось, если обещаю.

Но если я пообещаю это,

Хоть клятвенно, — не выполню, я знаю.

Глаза свои скорей лишу я света,

Сам собственное тело искромсаю, —

Без сердца и души мне легче влечься,

Чем от любви к Анджелике отречься.

Царь Агрикан, пылавший свыше мочи,

Не потерпел такого возраженья,

И хоть была лишь середина ночи,

Сел на Баярда и в вооруженье,

Уверенно и гордо вскинул очи.

И, вызывая графа на сраженье,

Воскликнул: — Рыцарь, о желанной даме

Теперь забудь иль ратоборствуй с нами.

Уже и граф схватил арчак рукою,

Лишь прянул царь, врага сразить взыскуя;

Быть преданным языческой душою

Боялся он и, на коне гарцуя,

Отважной речью отвечал такою:

Ее никак отвергнуть не могу я, —

И если б мог, все ж не отверг бы милой,

А ты ее получишь — за могилой.

Как в море вихрь вдруг зашумит жестоко, —

Два рыцаря напали друг на друга,

На травяном лугу, в ночи глубокой.

Пришпорили коней, зажали туго;

Врага при свете лунном ищет око,

Безжалостны удары архалуга,

Затем что каждый — доблестный боец…

Но замолкаю: песни здесь конец.

* * *

Прошу господ и рыцарей влюбленных,

А также дам прекрасных и прелестных

Послушать вновь о подвигах, свершенных

Велением любви, вообще известных,

О рыцарях, высоко оцененных,

О их делах и поединках честных, —

Сказ о Роланде и об Агрикане

И благородстве их любовной брани.

Из предыдущей песни вы узнали,

Как рыцари в их ярости жестокой

Из-за любезной дамы в бой вступали,

Хоть ночь была и мрак царил глубокий,

Доверившись своей надежной стали,

Изготовлялись к схватке одинокой,

Надвинув шлемы, опустив забрала, —

Как будто в полдень солнце им сияло.

В бой Агрикан как бешеный стремился,

Роланд же фехтовал со знаньем дела.

Уж пять часов их поединок длился,

Уже заря на небе забелела.

Тут страшный бой меж ними разразился.

Горд Агрикан, досада в нем кипела,

Что не сдается враг его удалый, —

И он удар наносит небывалый.

Все раскроил булат неотразимый:

Как мягкий хлеб, разрезал щит упругий.

Но цел Роланд, таинственно хранимый, —

Лишь задыхался граф, зажатый туго;

Хоть сам он жив остался, невредимый,

Раскромсаны и панцирь, и кольчуга.

Тут пал удар такой ужасной силы.

Что кости обнажил ему и жилы.

Не дрогнул граф, — Роланд не знает страха!

Опять разит врага, но вдвое рьяно,

Вот разрубил он царский щит с размаха

И в бок ударом валит Агрикана.

Царь весь в крови — кольчуга и рубаха,

Обагрена у конских ног поляна.

Щит рассеченный отлетел куда-то.

Граф три ребра сломал у супостата.

Как оглашает вдруг лесные чащи

Лев раненый своим рыканьем ярым,

Так Агрикан, неистовством горящий,

Ответный выпад устремил недаром:

Врагу на темя пал булат разящий, —

Граф под страшнейшим не бывал ударом!

Лежит без чувств — ничто не уврачует! —

И, есть ли голова иль нет, не чует.

Звенит в ушах, совсем померкло зренье,

Но конь ретивый, верный господину,

Затрепетал и вскачь, без управленья,

Понес его уже за луговину.

И, если б дольше длилось оглушенье,

Грозила бы погибель паладину.

Но он воспрял, когда уж приближался

Последний миг: в седле он удержался.

И, устыженный собственным позором,

Сказал Роланд, уныньем удрученный: —

Как покажусь перед прекрасным взором

Анджелики, перед ее влюбленной

Улыбкой, из сражения, в котором

Я посрамился, ею поощренный?

Кто слишком медлит в рыцарском служенье,

Утратить может и вознагражденье,

Уже два дня себя позором крою,

С одним не слажу, жалкий я воитель!

Вот он опять стоит передо мною,

Мой супостат и чести похититель.

Коль час еще конца не будет бою,

Свой меч я брошу и уйду в обитель,

Монахом стану. Будь я окаянным,

Коль опояшусь впредь оружьем бранным.

Но речь его едва ли кто расслышит:

Стучит зубами, путает, как спьяна,

Сам словно горн, и ртом и носом пышет, —

И вихрем поскакал на Агрикана.

Он весь — огонь, весь ненавистью дышит,