Европад - [63]

— А конкретно?

— Пожалуйста. Какие самые яркие воспоминания детства, юности?

— Рыбалка, вечеринки, песни у костра…

— В Берлине полно озер, в них много рыбы, но, чтобы ее ловить, нужно оформить лицензию. Стоит дорого. Иначе штраф. Если за год ни разу не выбрался на рыбалку, деньги пропали. Песни у костра вообще невозможны. Во-первых, жечь, где попало, костры нельзя, во-вторых, шуметь можно до десяти вечера… Если на сотни верст никого нет, все в порядке, но, если появится собака, которой мешаешь спать, плати штраф. Когда кто-то живет с этим от рождения, он не поет, даже если можно. Бунтари и неформалы — другое дело. Их несколько процентов. Обычный же человек сначала взвешивает, можно или нет, затем мечтает.

— Мечты не взвешивают, этим они отличаются от мыла и соли. Но ведь не хлебом единым?

— Если идешь в лес, надо предварительно узнать, не принадлежит ли он кому-то, разрешен ли сбор грибов и ягод в это время и на этом месте, потратить кучу времени на телефонные звонки и справки. Немцы планируют свой отдых заранее, оформляют, готовят…

— Боже! Какая тоска! Наверно, и наше застолье надо было бы где-то регистрировать?

— По крайней мере, громко разговаривать мы бы уж точно не могли!

— Очень стеснительно. Будто в кольчугах люди живут. Какая им радость от этого?

— Радости нет. Зато есть воспитываемое с детства уважение к чужой собственности. Никто не может нарушить мое пространство. Вторгаться в него со своими горестями и радостями нельзя. Их надо вбирать в себя, не выплескивать наружу. В идеале каждому уготована судьба интроверта. My house is my castle (Мой дом — моя крепость). То, что мой сосед не станет петь после десяти вечера, делает мою жизнь более спокойной, чем в России. То, что я не имею на это права, заставляет плакать в подушку. Баланс того и другого и есть душевное равновесие европейца. Коллективизм заставляет нас становиться экстравертами. Одному это нравится, другому нет. Крайности всегда плохи.

— Радость нескольких человек не есть сумма чувств каждого. Она многократно увеличивается коллективом. Получается, у нас больше счастья.

— И больше горя. Мы раскачиваем маятник влево и вправо, европеец старается держать его строго вертикально.

— Наверно, не все европейцы. Думаю, ты говоришь о немцах и англичанах, в Италии и Испании ситуация иная.

— Конечно, на юге люди более раскованные. Но коллективизма нет и там. Капитализм учит каждого рвать для себя. Стоило нам в детстве найти телефон-автомат, с которого можно было звонить бесплатно, мы старались поделиться со всеми друзьями, даже с незнакомыми. Европеец в таком случае промолчал бы.

В разговор вмешалась Тамара Евгеньевна:

— Как ты считаешь, у Евросоюза есть какие-нибудь перспективы, или это второй СНГ?

— По-моему, будет из этого дела огромный пшик. Кто-то сочинил стишок: «Не знаю — выдержат ли нервы! Народ в Европе говорит: вслед за валютой новой — евро — введут здесь и язык — еврит!» Получилась огромная страна без головы и общего языка.

— А Европарламент?

— Целого нет. Одной валютой его не создашь. Нужно единое государство с общим языком и президентом, не конгломерат свободных народов. Собственный менталитет, законы, обычаи, обряды, религия. Каждый правитель тянет одеяло на себя. Польша рвет его у Германии, Португалия — у Франции. Что останется? Слабые поднатужатся и растащат на части, сильные не очень будут сопротивляться. Им и так надоела бесконечная дойка. Бедные страны богаче не становятся, зато преуспевающие катятся вниз. Усиливается криминал, мелкое и крупное воровство, коррупция. Быт становится все более опасным. Бандитизма пока меньше, чем в России, зато надувательства сколько угодно. Европа взрывается изнутри. Спокойный и равнодушный ко всему обыватель превращается в хищника, сидящего в засаде в ожидании слабого и больного.

— Что же дальше?

— Уже сейчас намечаются союзы Германии с Польшей, Франции с Бенилюксом. В Евросоюз рвется мусульманская Турция. Представительство в Европарламенте пропорционально населению. Турция оказывается в одном ряду с Германией и Францией. Что останется от сегодняшней Европы? Ширак категорически против, Германия заигрывает с Турцией. Еще бы! Там американские базы. Похоже, Евросоюз, как автолюбитель, переживет два мгновения счастья: купив и продав.

— Ты считаешь, развалится на отдельные государства?

— Нет. Останется НАТО.

Говорили до ночи. Было интересно. Будто судьба Европы и мира зависела от их мнения.

После таких встреч Эля думала: «За десять лет в Берлине ни разу не случилось с немцами рассуждать о высоких материях. Все или о жизни, или о профессии. Не было и тепла в общении, даже намека на взаимовыручку, дружбу, откровенность. Вроде нормальные люди, а скучно. О городах в целом и вспоминать нечего, их лучше вообще не сравнивать. Питер работает на заводах, строит, изобретает, летом пашет на огородах, себя кормит. Это город-труженик. Берлин — город-абсурд. Производит бумажки: со стола на стол их перекладывает. Не кормит себя, не создает ничего для будущего. Долго это продолжаться не может. Все трещит по швам. Без войны, наверно, немецкие политики не обойдутся. Если она будет, лучше встретить ее в Питере. На родине. Хорошо, что я дала маме деньги на ремонт дачи и квартиры. Все, что осталось от Алекса. Слава Богу, хоть в этом он нам помог».