Европад - [61]

Насильно мил не будешь… Это не только к людям, к городам тоже относится. В Берлине нет ощущения жизни. Время уходит на пустую маету. Некогда читать, любить, рожать детей, растить деревья. Немцы тоже не делают этого. В палисадниках пестуют не яблоки и клубнику, а «дикую природу». Грибы не собирают, рыбу не ловят. Все покупают в магазине. Едят, пьют пиво, утоляют духовный голод усиленным поглощением пищи…

Герой Шиллера восклицал: «Двадцать три года, и ничего не сделано для бессмертия!» Какие-то пустые занятия, бумажки, чиновники, погоня за деньгами, бесконечные страховые агенты, формуляры, проблемы с квартиросдатчиками, почтовиками, телефонными компаниями, изменениями в оплате света, газа, телевидения… Законы, параграфы, прения, выяснения… Вся жизнь крутится вокруг них. Кто кого объегорит, каким способом, как не поддаться… Жизнь бежит мимо… Какая-то виртуальная конструкция. Люди-призраки, вытащенные из компьютеров.

В Питере — реальность, нормальные радости и беды. Думаешь о людях, городе, деньгах на прокорм, погоде, деревьях, театрах, улицах, домах, Неве… Улицы как живые, с ними разговариваешь, ими восхищаешься, за них переживаешь… До боли страдаешь… Когда перестаешь быть лошадью, а становишься любимым городом, его глазами, ушами, тканью, всем его существом, сколько сказок о нем хочется рассказать! Действительно зарядила аккумуляторы, надолго хватит!»

Хорошо за городом, слов нет. Особенно на своей даче. Вот добираться только сплошное наказание.

В Питере стараются лепить дачи поближе к электричке, а у мамы дом на отшибе, хоть и по Выборгскому шоссе. Публика побогаче на своих авто катит, остальные трясутся в автобусе. Хорошо, если место ухватишь, а то на одной ноге, бывает, простоишь. Да еще с сумками в руках, всякие тушенки и крупы лучше из города на себя нагрузить, чем по округе лавку искать. Вроде бы и недалеко, сорок километров, но меньше часа — никак.

Не раз вспомнила Эля свою «хонду». «Вот бы ее сюда! Мечтать невредно, это еще школьники знают. Но протащить машину через столько границ… Нет, это не для меня… Что ж, будем километры автобусом месить».

Устанешь так, что кажется: какая дача! И мимо. Отдышался, на сосенки за забором глянул, на собственные огурчики под пленкой и рябину под окном, и оттаяло городское сердце, очистился для света и радости усталый глаз. Видавший виды, переживший не одну власть, «ВЭФ», стабильно настроенный на волну «Балтики», снабжает новостями, рассказывает городские сплетни, поет что-то из последних шлягеров.

Летом у матери в институте затишье, все в отпусках, начальство в разъездах. Главное — в срок тему сдай, а где и как свои писания сочиняешь, никому нет дела. Можно позволить себе душу отвести, с дочкой посидеть.

Болит материнское сердце. «Красавицу вырастила, хотя — ох как временами несладко приходилось — копейки надо было всю жизнь считать. И умом Бог не обидел — мало у кого из мужчин такие мозги, — но все счастье женское стороной обходит. Все не как у людей. Пошли ты ей, Господи, хорошего человека!»

Несколько раз на даче собирались гости. Расспрашивали Элю о Берлине, рассказывали о своем житье-бытье.

— Не удивляются немцы, зачем вы приехали? Почему не сидели дома?

— Конечно.

— И что вы им говорите?

— Отвечают люди по-разному: в зависимости от того, эмигрировали из СССР или после его распада.

— Понятно, первые во всем винят советскую власть.

— Конечно. «Я уехал из СССР, потому что хотел быть свободным. Мечтал жить, как хочу, зарабатывать, сколько могу, не зависеть от боссов из КПСС, иметь права человека, а не нищего пролетария».

— Ну, и как мечты? Сбылись? Правильное было решение?

— В одном интервью, которое я брала, я услышала: «Что сделал, не жалею. Но мои представления о Западе были чушью». — «Почему же тогда не жалеете?» — спросила я. «Жизнь не вернешь. Здесь — свои достоинства и недостатки, там — свои. Я привык к этим, не хочу, не могу снова перестраиваться. Одной жизни на две эмиграции мало. В материальном плане, не будь развала СССР, я ничего бы не выиграл. Для бедного существует единственная стратегия — приспособиться к условиям, понемногу ползти вверх. После девяностого года в России я стал бы нищим. Здесь тоже болтаюсь внизу, но знаю: если доживу до старости, в Берлине у меня всегда будет кусок хлеба, крыша над головой. В Питере, скорее всего, об этом не пришлось бы думать: умер бы по пути».

— Не очень оптимистично звучит, — подал голос мамин сослуживец Иван Петрович. Его дача находилась поблизости. Были не просто соседи. Помогал, выручал. Очень переживал за Тамару Евгеньевну. Надеялся, что дочь побродит по свету и вернется домой навсегда. — Какие же аргументы у «вторых»?

— У тех, кто уехал после развала СССР, отношение иное. Идеалы были убиты. КПСС рухнула, уже никому не досаждала. Слова о правах человека навязли в зубах, лишились смысла. Людям хотелось одного — «нормально» жить. Каждый вкладывал в это свое. Как правило, в зависимости от горестей, которые свалились на него в прошлом. Для одного — проблема вечной коммуналки: не было мечты выше чем отдельная квартира. Для другого — работа: «Готов на любую, лишь бы не воровать». Для третьего — безопасность: «Пусть голод и холод, лишь бы не стреляли, не грабили, не убивали»… Кто-то мечтал о воссоединении семей, о будущем для внуков. В общем, эти люди бежали от «ненормальной» жизни, которую устроили в стране «демократы».