Еврейские поэмы - [2]

Вдруг вбрызгивается простор полей,

Полынный, пряный дух долины дальней:

Безропотна, испуганна, проста

Суннамитянка входит Ависага.

Плывет очей сапфировая влага,

И рдеет смуглой кожи теплота.

И душное откинув покрывало,

Скрываючи томленье и испуг,

Она сплетением горячих рук

Царя больную грудь опеленала.

И к ней прильнувши грудью золотой,

Над мглой царевых глаз клоня ресницы,

Сияла теплым взглядом кобылицы

И дрожью мышц передавала зной.

И греющее было сладко бремя,

И оживленный призывает царь

Начальника певцов и хор, как встарь,

Ладонью прикрывает лоб и темя.

И — огненосный пенится псалом,

Как смоквы зрелые, спадают звуки,

В них клокотание последней муки,

Последней радости свежащий гром.

А Ависага простирает взоры,

Не слушает великого певца:

Пред нею солнце, солнце без конца

И знойные, ее родные горы.

ЭККЛЕЗIАСТЪ

Закат отбагровел над верой грудой гор,

Но темным пурпуром еще пылают ткани,

И цепенеет кедр, тоскуя о Ливане,

В заемном пламени свой вычертя узор.

И черноугольный вперяя в стену взор,

Великолепный царь, к вискам прижавши длани,

Вновь вержет на весы движенья, споры, брани

И сдавленно хулит свой с Богом договор.

Раздавлен мудростью, всеведеньем проклятым,

Он, в жертву отданный плодам и ароматам,

Где тление и смерть свой взбороздрили след, —

Свой дух сжигает он и горькой дышит гарью.

 —  Тростник! Светильники!  —  и нежной киноварью

Чертит на хартии: Все суета сует.

РАЗРУШЕНIЕ

Кровь стала сгустками от жажды воспаленной.

Иссохшая гортань не пропускала хлеб.

И город царственный весь превратился в склеп.

И в знойных улицах клубился пар зловонный.

И вот — задавлены. Искромсаны колонны,

И покоренный царь под иглами ослеп,

И победители, как по пшенице цеп,

Прошли по всей стране грозою исступленной.

Из чаши жертвенной поили лошадей,

Издрали мантии для седел и возжей,

И Летопись Царей навек запечатлели.

Минувшим, небылым святая стала быль.

Но в Раме выжженной восплакала Рахиль

И те рыдания сквозь время пролетели.

КРОВЬ ЗАХАРIИ

Захария убит. И кровь его семь лет

Стояла лужею, клубясь горячим паром,

О преступлении вещая в гневе яром

И Господа моля о ниспосланье бед.

И кровью теплою свой окропляя след

Навуходоносор железным пал ударом;

Иерусалим овит клокочущим пожаром, —

Но кровь Захарии, — как неизбывный бред.

Откуда эта кровь?  — царь вопросил евреев,

И сжегши сто быков и пеплом кровь усеяв,

Вновь лужу свежую узрел на месте том.

Сто юношей он сжег, и так же кровь пылала.

 —  Тогда я весь народ здесь поражу мечемъ!  —

И семилетнюю тоску земля  —  впитала.

ГРЯДУЩIЙ

Князь от Иуды оскудел,

И Воин не приидет боле,

И на Давидовом престоле

Четвертовластник тяжко сел.

И на священных высотах

Воздвиглись капища Ваала,

И мерзость перекочевала

На жертвенный, на древний прах.

У Божьего святого дома

Умяли площадь ипподрома,

Метали диск и гнули лук,

Ремнями мерзостных подпруг

На Вакховы пиры и пляски

Влекли Левииных сынов,

Срывали с дочерей завязки

Их берегущих поясов.

Священников колесовали,

Топили в быстрине реки,

Пророкам очи выжигали

И вырывали языки.

И матерей, что обожгли

Детей печатью обрезанья,

Влекли на смерть и поруганья, —

Нагими по земле влекли,

И взяв младенческие трупы,

Крепили к высохшим сосцам,

И там, где приземился Храм,

И где Стена свои уступы

Взнесла к безмолвным небесам, —

Их повергали в пепел смрадный…

Так встал кровавый и громадный,

Захлестнутый проклятьем век.

И страстный исступленный бег

Стремила кровь в стесненных жилах,

Стремила мысль: когда ж придёт?

Когда ж Мессия на могилах

Победный жертвенник возжет?

Когда ж под виноградной кущей

Израиль вкусит мир и мед?

Когда ж воздвигнет свой народ

Мессия, вождь и царь грядущий?

И был закат. В песках пустыни

Кипел и клокотал багрец,

И воспаленные твердыни, —

Как цепь проколотых сердец.

За жребием метали жребий

В зубцах закатного венца,

И пламенели в гневном небе

Дориносимые сердца.

И в этот час над рдяной гранью,

Как сердце скованной земли,

Восстал в дымящейся пыли

Идущий!

              Обожженной дланью

Он стиснул кипарис жезла,

И власяница облекла

И шеи ствол окровянила.

Как рыжий лес в скалах Кармила

Вокруг гигантского чела

Взметнулась грива. Пали брови

У глаз, как терние куста,

И обагренные уста

Позапеклись меж сгустков крови, —

Как будто вырван был язык,

И меч архангела был вдвинут,

И вечно в небо запрокинут

Остался исступленный лик.

Гряди, Пророк! Созрело время.

Секира ждет. Гряди, Пророк!

Народ в оковах изнемог,

И выю надломило бремя.

Гряди! Как угль  — сердца людей,

И ты  —  да поднесешь к ним пламень,

Да просвистит, как пращный камень,

Звук яростных твоих речей.

И он идет Тивериадой,

Идет на Иорданский брег,

И напрягают жадный бег

К нему народы за отрадой,

За покаяньем, за клеймом.

Крестя водою и огнем,

Идет по высотам и долам,

По пастбищам, шатрам и селам,

И царский потрясает дом

Громоклокочущим глаголом.

Вот полдень. Плещет Иордан.

И солнце жжет. И ветр подавлен.

И в воду погрузивши стан,

Стоит громадный Иоанн,

Полдневным золотом оплавлен.

Стеснился стекшийся народ,

Клубясь белоодеждным стадом,

Прильнул к увалам и оградам,

Глядит и слушает, и ждет.

Но что такая тишина?

Там к Иоанну приступили,

Пытают:  —  Прореки нам, ты ли,

О ком пророки говорили,

Чья мощь была предречена?

На поле гнойных отвержений

Стоим во тьме и смертной тени