Евпатий - [6]
— Нам-то с тобой, Петя, тоже хвастаться нечем, — брякнул вдруг Илпатеев. — Нашему поколению. — Он усмехнулся опять.
Я молча и без улыбки смотрел на него.
— Мы, Петя, мы с тобой, понимаешь, — он даже рукой повертел в воздухе, чтобы понятней, — поколение п с и х о л о г и ч е с к и х м а с т у р б а н т о в.
— Что-что? — Я остановился, поражённый. — Что ты сказал? Мастурбантов?
— Да, мастурбантов, мастурбантов! — Лицо его сделалось угрюмым. — Ты не ослышался. Психологических мастурбантов.
И он рассказал анекдот. Первый, который он слышал в жизни и запомнил. Прохожий спрашивает у ползающего под фонарем пьяного: «Ты что ищешь?» — «Часы!» — «А где ты их потерял?» — «А вон там...» — «А почему здесь ищешь?» — «Так там темно, — объясняет пьяный, — а здесь светло!» Грустный такой анекдотец. Илпатеев считал, в нём схвачено ядро распространённейшего явления.
Подлинному соитию с жизнью предпочитается подмена. Почему? Потому что подмена «безопаснее», или меньше требует усилий, или ещё что-то.
Он стал перечислять. Алкоголь, газеты, болельщиство футбольно-хоккейное, секс.
— И секс? — не удержался я. — И он тоже «мастурбация»?
— А как же! — был ответ. — Он и задуман, чтоб скомпенсировать отсутствие.
— Чего?
Он улыбнулся.
— Любви, Петя. Любви. Чего же ещё.
Я понял.
— Ты хочешь сказать, что всё уводящее и увиливающее от... это... это...
— Во-во! — подтвердил он. — «Уводящее и увиливающее». Молодец! Мы в вас не ошиблись, товарищ майор.
Ненавижу старшебратский этот тон с прихлопом по плечу, и когда сам начинаю, и когда ко мне. Однако глянув на лицо Илпатеева, я повременил обижаться. Он о чём-то думал помимо разговора.
— А что подлинно, Николай? — всё же спросил я; мне было интересно. — Смерть?
Он кивнул. Да, смерть.
— Хотя и она не всякая, — добавил погодя.
— А ещё?
— Женщина в родах. Младенец, пока не заговорил. Боль. Святость. Хам. Зверь.
Потом сам заговорил про друзей, Пашу и Юру. Что все они трое были самые что ни на есть стопроцентные мастурбанты, как, впрочем, и все более или менее соображающие наши сверстники. Почти все. Рассказал про жену, довольно известную в Яминске эстрадную певицу, уехавшую недавно в столицу, про Советскую власть, видевшуюся ему тоже гигантской социальной мастурбацией... Ещё что-то, чего я не запомнил, к сожалению, в ту довольно продолжительную нашу прогулку. Разве вот на остановке ещё, где мы вместе ждали трамвая, меня опять поразили его уши — оттопыренные и заостренные сверху. Не то, помстилось, помню, летучая мышь, не то чёрт рогатый, не то, прошу прощения, два эдак размахнувшихся перед полетом крыла.
Ну да, крыла.
Теперь-то вот я кричу в небо, не открывая рта. «Эй, — кричу я. — Эй, Илпатеев! Куда же ты, братец? Не улетай...»
«Петя, дорогой,
не подумай ради Бога, что визит к тебе на квартиру, наша прогулка и эта бандероль — звенья заранее замысленной цепи. Замысел, коли он есть, не мой, клянусь.
Девать мне мою «прозу» некуда, а посему, если недостанет духу выбросить в мусоропровод (у меня недостало), отдай тетрадку Паше Лялюшкину, ты говорил, знаешь его. А уж Паша-то сумеет её потерять... А замечал ли ты, Петя, что о «выборе» рассуждают в основном люди в сущности выбравшие, лучшие эксперты по нравственности скрытые сукины сыны, а о «менталитете и культуре» больше всех обожают рассуждать дураки? Ну так вот. В поддержание сей похвальной отечественной традиции пускай же и о подвиге бесстрашия поведает трус.
Бывай.
С уважением и благодарностью Николай Илпатеев».
* * *
*
По велению владимирских князей срубленная рязанскими мужиками доглядная крепость Онуза, отойдя под крыло великого князя Ингваря Юрьевича, отца Юрия Ингваревича (что с возвышеньем Рязани в престольный град стол ея приимшу), приходила за ненадобьем с поры той в негодность и запустение. Резные, на ременных петлях воротцы подгнили, покосились. Валы осыпались. Терема, часовня, сторожевые избы на подклетах, дворные ухожи и конюшни частью сгорели без пригляда от случайных захожих людей, а частью покрылись мхом от близости реки Вороны. Лишь в окраинной одной избице ютилась малочисленная семья бортника-одиночки, да и та с приходом незваных гостей убралася от греха в лес.
Не зная толком употребленья ненужных кочевому человеку строений, Сэбудей-богатур не велел, однако, ни ломать их, ни жечь в кострах. Монгольская мохноножка подснежною травою сыта, а неровён час выдаст образумившаяся Арпан* десятую долю в пегих, серых, буланых, гнедых и вороных, вот и сгодится укрыть их, а вкупе и корм...
* Рязань у монголов.
Когда Кокочу въехал шагом в хот-становище, разбитое поблизости от крепости, небо гасло, а воздух желтел. Постовые на заставах, разглядев тряпку вестника на рукаве, пропускали его без помех. И страшно было, и почему-то хорошо. Спешась и туда-сюда поводив Льдистосерую, к первой попавшейся в глаза коновязи потянул её. Нет, почти нестрашно было! Что у них, у ойратов, в тумене, что здесь — одинаково лошадиной мочой разит. Юрты тоже — понаряднее да побольше, а если разобраться, такие же.
Алдах в двадцати от коновязи, где стоял и Эсхель-халиун привязывал, три бавурчина обдирали жеребёнка, похоже. Один, стриженый, в сдвинутой шапке — деревянное ведро держал, два других сноровисто ножами орудовали. Снег вокруг вытоптан до черноты, а руки — розовые до локтей.
В книгу «Жена монаха» вошли повести и рассказы писателя, созданные в недавнее время. В повести «Свете тихий», «рисуя четыре судьбы, четыре характера, четыре опыта приобщения к вере, Курносенко смог рассказать о том, что такое глубинная Россия. С ее тоскливым прошлым, с ее "перестроечными " надеждами (и тогда же набирающим силу "новым " хамством), с ее туманным будущим. Никакой слащавости и наставительности нет и в помине. Растерянность, боль, надежда, дураковатый (но такой понятный) интеллигентско-неофитский энтузиазм, обездоленность деревенских старух, в воздухе развеянное безволие.
Владимир Курносенко - прежде челябинский, а ныне псковский житель. Его роман «Евпатий» номинирован на премию «Русский Букер» (1997), а повесть «Прекрасны лица спящих» вошла в шорт-лист премии имени Ивана Петровича Белкина (2004). «Сперва как врач-хирург, затем - как литератор, он понял очень простую, но многим и многим людям недоступную истину: прежде чем сделать операцию больному, надо самому почувствовать боль человеческую. А задача врача и вместе с нимлитератора - помочь убавить боль и уменьшить страдания человека» (Виктор Астафьев)
В книге, куда включены повесть «Сентябрь», ранее публиковавшаяся в журнале «Сибирские огни», и рассказы, автор ведет откровенный разговор о молодом современнике, об осмыслении им подлинных и мнимых ценностей, о долге человека перед обществом и совестью.
В книгу «Жена монаха» вошли повести и рассказы писателя, созданные в недавнее время. В повести «Свете тихий», «рисуя четыре судьбы, четыре характера, четыре опыта приобщения к вере, Курносенко смог рассказать о том, что такое глубинная Россия. С ее тоскливым прошлым, с ее "перестроечными " надеждами (и тогда же набирающим силу "новым " хамством), с ее туманным будущим. Никакой слащавости и наставительности нет и в помине. Растерянность, боль, надежда, дураковатый (но такой понятный) интеллигентско-неофитский энтузиазм, обездоленность деревенских старух, в воздухе развеянное безволие.
Молодой писатель из Челябинска в доверительной лирической форме стремится утвердить высокую моральную ответственность каждого человека не только за свою судьбу, но и за судьбы других людей.
В книгу «Жена монаха» вошли повести и рассказы писателя, созданные в недавнее время. В повести «Свете тихий», «рисуя четыре судьбы, четыре характера, четыре опыта приобщения к вере, Курносенко смог рассказать о том, что такое глубинная Россия. С ее тоскливым прошлым, с ее "перестроечными " надеждами (и тогда же набирающим силу "новым " хамством), с ее туманным будущим. Никакой слащавости и наставительности нет и в помине. Растерянность, боль, надежда, дураковатый (но такой понятный) интеллигентско-неофитский энтузиазм, обездоленность деревенских старух, в воздухе развеянное безволие.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.
Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.
В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород". Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере. Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.
Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».
Пятьсот лет назад тверской купец Афанасий Никитин — первым русским путешественником — попал за три моря, в далекую Индию. Около четырех лет пробыл он там и о том, что видел и узнал, оставил записки. По ним и написана эта повесть.