Евпатий - [25]

Можно и так.

Можно ещё сказать:  к о р р у п ц и я с о з н а н и я.

Можно — в п а д е н и е м в п р е л е с т ь.

Все это так или иначе знают, все чувствуют, но игра продолжается... И ничего тут, ребятки, не поделаешь. Ничего!

— Она давно была мёртвая, — как-то лет пятъ-шестъ спустя скажет Паша после тех похорон. — Её ни один мужик ни разу не пригрел, вот она и разводила всю жизнь разлюли-малину про «самый справедливый в мире строй».

— Она одинокая была, больная, Паша, и глупая, — сказал Илпатеев.

— Да брось ты, глупая! — разозлился Паша. — Глупых в стукачи не берут.

— А ты откуда знаешь? — удивился Илпатеев.

— Семён сказал. — Семён был тоже из их класса, но лишь недавно сблизившийся с Пашей на почве Пашиной карьеры.

— Ну что же, — всё равно возражал Илпатеев. — Пусть даже и так.

— А тем, на кого она стучала, тоже «пусть»?

На втором курсе, а Юра поступил на отделение «физики-химии» металлургического факультета политеха, с ним случился второй поворот судьбы. Они ехали к чьему-то женатому одногруппнику отмечать эту самую Великую Социалистическую.

— Девушка, а вот...

У них был тогда с Илпатеевым железный прием. Илпатеев как бы фотокорр газеты «Комсомолец», и он, к сожалению, оставил аппаратуру дома, но натура очень уж подходящая, именно вот так, как вы стоите, на фоне троллейбусного окна! А вот, кстати, наш автор, поэт, вы не читали? не видели портретов? а ну-ка, Юрий Борисович, пару-тройку для знакомства, а то девушка сомневается. .. И отрёкшийся от творчества Юра всё же с удовольствием читал что-нибудь из старых запасов, и ни разу, ни единого раза сентиментальная девичья душа не ответила отказом в продолженье знакомства.

«Милые девчонки, одноклассницы, Пишет вам какой-то серый мальчик...»

Или: «Споры, где вы сейчас летаете? Сна кого вы сейчас лишаете? Вы, наверное, споры, помните три недели в маленькой комнате...»

На сей раз ответ был неожиданным. Одна из трёх, намеченных к осеннему фотоэтюду, девушек начала читать Юре собственные стихи. Это и была Катя.

Они шли рядом до самого этого деревянного домика, где ожидалось веселье, и всё читали, читали и читали наперебой то собственное, то чьё-нибудь чужое. Кушнера, Чухонцева, Ахмадулину.

Илпатееву всё это было не совсем по душе. Он любил Блока, Ксению Некрасову, Такубоку, но он радовался за Юру, который представил потом их с Пашей, серьёзно уже, как самых близких, но, увы, ничего не рубящих в поэзии друзей.

Паша галантно поцеловал Кате руку. Позднее, когда праздник в доме с русской печкой набрал необходимую силу и Катя артистично прочла всем штук пять своих стихов, он, выразив на ухо Илпатееву недоверие в авторстве (ибо «слишком уж хорошо»), тем не менее вслух провозгласил тост «за дам» и выпил первый и единственный свой в тот вечер бокал шампанского.

Поднялся Юра и, слегка приоборачиваясь к Кате, стреляя от волнения глазами, зачитал экспромт:

За нашу Революцию,

Милую, нежную,

Пьём мы рябину неженскую.

Начались танцы, а у Юры с Катей началась любовь.

Катя была маленькая, крепенькая, со смелыми тёмно-коричневыми глазами. Она училась в Харьковском театральном институте, а нынче вот взяла академ и приехала пожить к отцу.

В Яминске у неё был папа, а в Харькове мама.

9

Бату-хан прошёл южнее, лишь отдельные летучие его отряды задели прилежащую к Яминску территорию, запечатлевшись этим касанием в названиях местных озёр и гор. Сугояк; Чебаркуль; Лобсоголдой; Гульсун и пр.

Населявшие до того территорию угры убрались подальше от греха в Западную Европу, чтобы основаться там в совсем другое отдельное государство, а на освободившееся место расширил себя из-за гор ближайший кабшкирдский юрт.

Затем русские оттеснили назад простодушных кабшкирдов, а дабы как-то отстаивать от тех же татар и прочих всегда готовых к набегам степняков, построили укреплённую тремя казацкими полусотнями крепостёнку Ямъ, ввели кордон. Почему Ямъ? Есть две версии. По одной, название идёт от татарского слова «ям», которым обозначались меняльные станции для лошадей. По другой — Яминск в самом деле расположен в неглубокой, напоминающей выдолбленную в предгорье громадной стамеской чашу, яме. Кстати, дом Илпатеева с аистом во дворе, в котором он родился, стоит на краю огромного подземного камня, где с одной стороны заканчивается Азия, а с другой начиналась всамделишная, подлинная Европа.

До революции, тост в стихах за которую произнёс в роковой для себя вечер Юра Троймер, на месте сего выстроенного в тридцатые годы дома стоял костёл, где играли Баха, а жившие в некотором числе в Яминске и по окрестным деревням поляки ходили в него служить католические эти мессы.

Неподалеку, километрах в трехстах от Яминска, в далековатых от царёва ока яицких крепостях выбраживали те самые вольные пугачёвские тулупчики, по непросохшей в следе сукровице которых проехался через столько-то лет Александр Сергеевич в лёгкой своей кибиточке.

Ещё подальше в степь было родовое имение Сергея Тимофеевича Аксакова, а южнее — мудрого нашего баснописца Крылова.

Со строительством транссибирской магистрали Москва — Пекин, проектировал и строил которую ещё один русский писатель, Яминск оказался на выгодном для торговли перекрестье североюжного и западно-восточного пути. Тут стали разгружаться и перегружаться всяческие полезные товары, начали строить мельницы, салотопки, чаеразвесочные фабрики. Стала даже выходить газета под названием «Что нового в Яминске?». Ага, так и называлась со знаком вопроса.