Евней Букетов - [20]

— Хорошо бы дождаться свадьбы Евнея, поцеловать родившегося внука и передать его на воспитание Бальтай, вот тогда уже можно спокойно отправляться на тот свет.

— И на это воля Аллаха. Только, сын мой, и на это терпение нужно.

Этот разговор неожиданно возобновился осенью 1941 года.

Эхо гремевшей в тысячах километров Великой Отечественной войны докатилось и до казахских степей: большинство мужчин призывного возраста надели солдатские шинели, и сразу же все заботы в тылу легли на хрупкие плечи женщин и детей-подростков. Учителей мужчин и раньше было мало, да и те ушли на фронт, а женщин-учителей не хватало: из-за этого отдел народного образования вынужден был направлять старшеклассников учителями в начальные классы, бывало, ученик шестого или седьмого класса, проучившись до обеда, после обеда шел преподавать чет-64 вероклассникам географию, историю, русский язык и литературу. Конечно, такие «учителя» выбирались из числа отличников.

В тот год Евней перешел в десятый класс. Осенью он приехал в Двойники, чтобы помочь отцу копать погреб. Лето они впервые на родине вырастили картофель, нужно было подготовить место для хранения урожая. Во время работы Евней завел неожиданный разговор.

— Ага, — обратился он к отцу, — ты часто стал говорить, что здоровье становится неважным. Содержать большую семью непросто… Может, мне повременить с учебой и тоже подыскать работу? И тебе будет легче…

Евней БУКЕТОВ. «Шесть писем другу»:

«…Когда я это сказал, отец перестал копать, уперся левой рукой об лопату, указательным пальцем правой руки в растерянности провел по лбу, стирая пот, и грустно посмотрел на меня своими карими глазами. Это меня поразило. Взгляд отца всегда становился таким, когда он бывал чем-то недоволен. В этих случаях тонкие губы его под свисающими редкими усами сжимались, глаза темнели, брови, сдвигаясь к переносице, принимали строгие, четкие и суровые очертания, и красивый нос с горбинкой, казалось, горбился еще больше, легкий румянец с нешироких скул сползал вниз во впадины щек. Особенно тяжело было выдержать этот взгляд, когда он смотрел сверху, положив свою седеющую бородку на грудь. Этого неодобрения взглядом нам, детям, было достаточно, чтобы понять его неудовольствие и поступать так, как он желает. Но видеть таким отца мне было нелегко, в нем появились не то отрешенность, не то бессилие, что, в общем-то, не было присуще этому человеку, очень полагавшемуся на казахское «тэуекел»: это слово звучит даже более оптимистично, чем русское «авось». «Как хочешь, мой мальчик, — сказал он, вздохнув, — я так хотел, чтобы ты кончил десятый класс, но, видно, не судьба. Девять классов тоже неплохо, учиться девять лет подряд никому не удавалось в нашем роду, в нашем ауле я таких не знаю, — уже бодрее добавил он. — Аллах дал тебе разум, и ты неплохо учился. Теперь тебе нужна удача, да поможет Аллах». Потом правой ступней вдавил лопату в землю, пошутил, глядя на меня: «А там, авось, и хорошая невеста найдется…»

В шестнадцать с половиной лет Евней Букетов стал учителем русского языка и литературы в старших классах Ольгинской неполной средней школы. Так началась его трудовая биография. «Всю первую четверть школа не работала. Урожай выдался хороший, а убирать было некому — все мужики были на фронте. Женя работал на лобогрейке, а я вместе с другими женщинами днем копны на бричках возила, а ночью складывала скирды, — вспоминала эти тяжелые военные годы Александра Шумцова, работавшая вместе с Евнеем учительницей в Ольгинской школе. — …Наступали холода. Надеть нечего, а у Жени одни штиблеты — туфли парусиновые и пиджачок. Женщины жалели его, кто носки, кто шапку, кто фуфайку принес, а он стеснялся, не брал. А деньги, которые он зарабатывал, на себя не тратил, посылал родителям».

Было холодно и голодно, но дети в школах продолжали заниматься. Рослого, худощавого, плохо одетого молодого учителя уже звали по имени-отчеству — Евней Арстанович. Несмотря на то, что он менял школы, учась с перерывами, знания его отличались систематичностью и глубиной, говорил он внушительным басом. Дети не сводили с него глаз, когда он читал им наизусть стихи, увлекательно рассказывал о разных событиях из истории наук.

«Ученики не пропускали ни одного его слова, у него была такая содержательная речь — невольно заслушаешься. Он завораживал любую аудиторию, независимо от возраста. Людей к нему тянуло, как магнитом. Там, где он появлялся, всегда царило оживление, слышались смех и шутки, — свидетельствует та же Александра Шумцова. — Когда находился в учительской, Евней наизусть декламировал стихотворения и спрашивал у своих коллег: «А ну-ка отгадайте, чье это произведение?» Конечно, откуда могли сельские учителя знать корифеев мировой поэзии? Слушатели, разведя руками, сдавались: «Сам скажи». Евней, улыбаясь, говорил: «Александр Блок, из поэмы «Двенадцать», третья глава». Слушатели удивленно качали головами: «Откуда все это знаешь, когда ты успеваешь выучить?» — спрашивали. По его словам, однако, ни одно стихотворение он специально наизусть не заучивал. Ему было достаточно прочитать два-три раза понравившееся произведение, и оно оставалось в памяти. Для того чтобы не забыть, перед сном, мысленно еще раз его повторял. Иногда после таких упражнений, которые продолжались месяц или несколько дней, целые поэмы, циклы стихов оставались навсегда в его мозгу, как в хранилище, — надежном и всеобъемлющем…»