Эварист Галуа: избранник богов - [48]

Народ сражался и умирал. На его костях было построено новое шахматное поле, на котором опытные руки уже вели прежнюю игру.

Когда сражающийся Париж был на улицах, Париж политиканов, Париж множества ничтожных, алчных и немногих благородных и дальновидных людей собрался во дворце мосье Лаффита. Дом богатого, вкрадчивого банкира был центром политических хитросплетений. Здесь замышляли планы политические деятели, здесь принимались делегации, здесь постоянно собирались заседания палаты. Здесь, окруженный тысячами зрителей, был политический центр революции. Оперативного центра, штаба военных действий у революции не было, зато был штаб политический — во дворце Лаффита. Нет, это не был штаб революции; это был штаб буржуазии, той самой, которая раньше раздувала гнев и возмущение народа, а теперь, во дворце Лаффита, тайно замышляла создать собственное королевство.

Из дома Лаффита в этот четверг вышел Лафайет и отправился в Ратушу принять командование вооруженными силами Парижа. Народ любил генерала

Лафайета; им восхищались бедняки, ему доверяли честные люди. Его имя — символ свободы и независимости — окружал ореол славы двух революций в двух разных мирах.

По пути его встречали радостными криками:

— Дорогу генералу Лафайету! Генерал идет в Ратушу! Ура генералу!

Эти же крики слышал он сорок один год тому назад. В 1789 году свобода короновала его главой народа; и вот еще раз — в 1830. Усталые глаза старика разглядели Этьена Араго, украшенного трехцветной кокардой. Лафайет обратился к одному из сопровождавших его:

— Мосье Пок, пойдите попросите этого молодого человека снять кокарду.

Араго подошел к Лафайету.

— Прошу прощения, генерал. Я, очевидно, неправильно понял вас.

— Прошу вас, мой юный друг, снять кокарду.

— Почему, генерал?

— Потому, что она немного преждевременна. Франция в трауре. Пока Франция не вернет себе свободу, ее знамени следует быть черным. Потом — увидим.

— Генерал, я со вчерашнего дня ношу трехцветную кокарду в петлице, а с утра — на шляпе. Так тому и быть.

— Что за упрямец! Ах, как упрям! — сокрушался старый генерал по дороге в Ратушу.

Ратуша опять стала нервным узлом Парижа. В комнате Лафайета было полно народу. Каждому хотелось рассказать генералу о своих героических подвигах.

Генерал всем повторял:

— Хорошо, очень хорошо, отлично! Вы храбрый человек, — и пожимал рассказчику руку.

Тот, кому было оказано столь благосклонное внимание, бросался вниз по лестнице, в толпу, стоящую снаружи, с криком:

— Генерал Лафаейт пожал мне руку! Ура генералу Лафайету!

Бывший студент Политехнической школы Шарра явился в Ратушу со своими полутораста людьми.

— Вот и я, генерал.

— Ах, это вы, мой молодой друг. Счастлив вас видеть. Вы здесь воистину желанный гость. — И генерал обнял Шарра.

— Да, генерал, я здесь, но не один.

— Кто же с вами?

— Сто пятьдесят моих людей.

— А что они совершили?

— Они вели себя как герои, генерал. Взяли тюрьму Монтегю, Эстрападскую казарму и казарму на улице Вавилона Но теперь им брать больше нечего. Все уже взято. Что мне с ними делать?

— Что ж, велите им спокойно возвращаться по домам.

Шарра рассмеялся.

— По домам? Не может быть, генерал, чтобы вы говорили это серьезно.

— Нет, совершенно серьезно. Они, вероятно, очень устали после своей огромной работы.

— Но, генерал, большей половине этих храбрых людей некуда возвращаться. У них нет дома. А у другой половины не найдется куска хлеба или гроша, на который его купить.

Генерал опечалился.

— Мне следовало бы об этом подумать. Это меняет дело. Раздайте им по сто су на человека.

Шарра пошел к своим и сказал, что генерал желает дать каждому из них по пять франков. Для людей в лохмотьях это была большая сумма, но ответ был один:

— Нет! Не хотим денег. Мы сражались не из-за денег. Скажите генералу, что мы не возьмем ни су.

Шарра почувствовал, что сейчас заплачет. Голос его дрожал от волнения, когда он произнес последнюю за этот долгий день речь.

— Друзья! Вы опора и будущее Франции и всего мира! Вы великий французский народ! Да придет день, когда наша родина оценит и полюбит своих верных сынов! Только тогда станет она воистину великой.

Сочувственно и сердечно смотрели люди на своего командира, не особенно хорошо понимая смысл его слов.

— Друзья! Отпразднуем победу. Денег вы не хотите. Но позвольте мне послать за хлебом, мясом и вином. Здесь, на ступенях Ратуши, взятой нами сегодня, мы с вами разделим нашу трапезу.

— Да здравствует Шарра!

— Ура Лафайету!

Собравшимся в его доме депутатам мосье Лаффит сказал:

— Единственный путь спасти монархию — короновать герцога Орлеанского. Сын Филиппа Эгалите (Филиппа-Равенство) может пленить воображение народа. Правда, этот сын во Франции малоизвестен, но я считаю, что это к лучшему: поддержка черни не будет источником его силы. Таким образом, он будет вынужден не преступать пределов, которыми следует ограничить королевскую власть. Я его знаю пятнадцать лет и восхищаюсь им. Он проявляет высокие моральные качества: привязан к жене, дети боятся и любят его. Посадив его на престол, мы сможем сохранить во Франции принцип законности и одновременно успокоить революционный дух Парижа. В лице герцога Орлеанского мы будем иметь короля-гражданина.